Облачно, возможны косатки - [17]

Сейчас мы знаем, что неспособность произносить слова человеческой речи совершенно не обязательно означает неспособность к пониманию и передаче абстрактной информации. В работе с человекообразными обезьянами очень успешными оказались попытки обучения животных языку-посреднику (жестовому или иконографическому). Животные научались распознавать множество сигналов, обозначавших предметы, качества или действия, и комбинировали их в последовательности, подобной простым предложениям человеческой речи. Подробно об этом можно почитать в книге З. А. Зориной и А. А. Смирновой «О чем рассказали “говорящие” обезьяны»[7].

Проводились подобные эксперименты и с дельфинами. Их звали Акеакамаи и Феникс, и жили они в дельфинарии на Гавайях. Исследователи научили их различать жесты, обозначающие несколько предметов (мяч, корзину, обруч и прочий инвентарь), а также несколько действий (положить, принести, прыгнуть через что-то и т. п.), – всего в общей сложности несколько десятков сигналов, которые комбинировались в тысячи двух- и трехсложных предложений. Дельфины (особенно Акеакамаи) продемонстрировали понимание синтаксиса – они различали и правильно выполняли команды «положить мяч в обруч» и «положить обруч на мяч». Кроме того, с помощью рычагов, означавших «да» и «нет», они оказались способны отвечать на вопросы о наличии того или иного предмета в бассейне.

Один такой эксперимент был поставлен и с косаткой по имени Гудрун, обитавшей в океанариуме города Хардервейка в Голландии. Ее научили различать названия нескольких объектов, и она вполне успешно справлялась с этой задачей, но в самый разгар эксперимента косатку продали в другой океанариум, так что довести эксперимент до получения хоть каких-то интересных результатов так и не удалось.

К сожалению, до установления обратной связи – чтобы животное могло само использовать символы в коммуникации с человеком, как «говорящие» обезьяны, – дело не дошло. Что-то в этом роде пыталась сделать Диана Рейс (она пишет о своих экспериментах в книге «Дельфин в зеркале»), но по разным техническим и логистическим причинам из этого так ничего и не получилось. Вообще, проводить подобные эксперименты с дельфинами и тем более с косатками намного проблематичнее, чем с обезьянами, по весьма прозаическим причинам: содержать их гораздо сложнее и дороже. Китообразным нужен бассейн с системой фильтрации, да и едят они побольше. Поэтому содержат их в основном в коммерческих (либо военных) дельфинариях – подавляющему большинству научных организаций это не по карману.

Другие исследователи в это время старались расшифровать звуки естественного дельфиньего языка. В СССР, например, работала группа В. И. Маркова, которая пыталась найти смысл в дельфиньей «речи», деля свисты на категории по форме частотного контура, а потом анализируя составленные из этих свистов последовательности. По результатам этого анализа Марков и его коллеги почему-то решили, что «сигналы комбинируются в тексты», из чего сделали вывод о существовании у дельфинов «коммуникативной системы открытого типа». Правда, на каком основании они пришли к этому заключению, не очень понятно, так как функции свистов оценивать они даже не пытались. Скорее всего, значительная часть описанных ими свистов были сигнатурными, так как именно их дельфины чаще всего издают в изоляции. Группа Маркова не публиковала сонограммы свистов, а приводила только приближенные частотные контуры, так что теперь уже невозможно узнать, какие именно сигналы они анализировали.

Примерно в то же время американцы Т. Лэнг и Х. Смит рассадили дельфинов в разные бассейны и устроили им телефонную связь, прерывавшуюся каждые две минуты. Дельфины охотно пересвистывались по телефону, но в отсутствие связи тоже свистели. Извлечь из полученных записей что-то осмысленное исследователям не удалось.

Самый известный эксперимент по коммуникации дельфинов – опыты Эванса – Бастиана. Дельфины находились в бассейне, разделенные непрозрачной перегородкой, но могли слышать друг друга. У каждого животного в отсеке была пара рычагов, и они должны были синхронно нажимать на левый или правый рычаг в зависимости от режима горения лампочки (непрерывное или мигание), которую видел лишь один из них. Если оба дельфина нажимали правильно, оба получали рыбу, если кто-то из них ошибался, то рыбу не получал никто. С этой задачей дельфины справились – т. е. первый смог как-то передать второму информацию, на какой рычаг нажимать. Но интерпретировать этот результат можно по-разному. Кто-то видит в нем неоспоримое подтверждение наличия языка, кто-то считает, что у животных просто произошла самодрессировка – в какой-то момент случайно сложилось так, что первый дельфин на мигание лампочки издал определенный звук, а второй нажал на нужный рычаг. Так как это поведение тут же поощрили рыбой, оно закрепилось, только и всего.

Совсем недавно опыт Эванса – Бастиана попытался повторить российский исследователь А. В. Агафонов из Института океанологии. Эксперимент был несколько усложнен: дельфинам нужно было выбирать не между двумя состояниями лампочки, а между несколькими предметами. Одному дельфину показывали предмет (например, мяч), а другой дельфин, который не видел образец, но мог слышать первого, должен был выбрать тот же предмет из набора предложенных (предварительно обоих дельфинов обучили «выбору предмета по образцу», так что они в целом знали, что от них требуется). Этот экзамен дельфины с треском провалили. Но и тут не следует спешить с выводами, считает Агафонов. Возможно, в их языке просто нет слов для обозначения таких чуждых предметов, как мяч и прочий инвентарь. Представьте аналогичный опыт с людьми, где первому человеку проигрывают музыкальный аккорд, а второй по словесному описанию должен выбрать его из набора предложенных. Музыканты, конечно, справились бы с такой задачей, а вот обычные люди, скорее всего, нет, так как они не знают специальных терминов для описания аккордов