Обиженная - [10]

— Давай решим это в ближайшие дни, — сказал он. — Сейчас столько работы.

— Я скучаю…

Андрей непроизвольно улыбнулся.

— Я тоже. Обещаю, мы скоро увидимся, — затем попрощался и отключил телефон.

Странно, но Татьяна была единственной девушкой, которой удалось так легко и стремительно войти в жизнь Андрея, заполнив тот самый необходимый вакуум, в котором оказывался любой разведенный мужчина. Он всегда относился к новым знакомствам с некоторой долей скептицизма, а после развода с Верой и вовсе стал проявлять к противоположному полу настороженность, особенно если дамы не скрывали своих намерений, узнав о холостяцком статусе адвоката.

Но с Фидаровой Таней все было иначе. Она была стажером, помощником юриста, и когда он впервые увидел ее у себя в коллегии, то был потрясен ее красотой. Поначалу адвокат был уверен, что внешние данные Татьяны наверняка являются компенсацией ее какого-либо существенного недостатка, интеллекта или, наконец, ума в частности. Каково же было его изумление, когда он узнал, что эта двадцатишестилетняя девушка знает четыре языка и, имея высшее психологическое образование, без отрыва от работы в коллегии оканчивает юридический институт.

Первое свидание оставило у Андрея самые теплые воспоминания, и они стали встречаться регулярно. После третьей встречи они провели вместе ночь, и оба остались довольны друг другом.

На работе догадывались об их связи, но Белов не обращал на это внимания — времена и нравы теперь несколько другие. Поэтому обсуждение сотрудниками его личной жизни не волновало адвоката. Его также устраивало и то, что Татьяна была абсолютно ненавязчивым человеком и всегда требовала к себе ровно столько внимания, сколько полагалось при их отношениях. Поэтому предложение девушки о совместном проведении новогоднего праздника Белова немного озадачило. С другой стороны, почему бы и нет?

Посреди ночи Маркиз, который обычно спал в комнате с Аллой, проснулся. Лунный свет, пробиваясь сквозь занавеску, играл на его шерстке серебристо-бархатными волнами. Круглые прозрачные глаза животного неотрывно смотрели на высокий шкаф, тот самый, стоящий в углу. Кот бесшумно спрыгнул на пол и медленно подошел к нему, старательно обнюхивая дверь. Через некоторое время он вышел из комнаты. Алла продолжала спокойно спать.

* * *

Сергей неотрывно смотрел в окно. Прямо перед ним мерцали снежинки, кружащиеся в морозном воздухе крошечные феи искрились и будто игриво подмигивали ему. Он даже было потянулся к ним, но вовремя спохватился и убрал руку обратно. При всем своем желании он бы не смог коснуться этих волшебных фей — между ними была непреодолимая, ненавистная преграда в виде крепкой решки[2].

Он опустил голову, разглядывая замызганный календарик, и задумчиво повертел в пальцах огрызок карандаша. День еще не кончился, но искушение было слишком сильным, и он, затаив дыхание, зачеркнул сегодняшнее число. Сергей наизусть знал, сколько ему осталось мотать срок, вплоть до минут, но ему доставляло ни с чем не сравнимое блаженство каждый раз сверять оставшиеся дни и убеждаться, что момент освобождения становится все ближе и ближе.

— Сергуня, угости папироской, — прозвучал голос.

— Нет, — ответил Сергей, не поднимая головы. Он бережно убрал потертый календарик под матрас. — Тебе вообще курить нельзя.

— Жаль, — посетовал голос и хрипло закашлял. — А насчет здоровья не твоего ума дело.

Это был Митя Ростовский, когда-то довольно известный вор-карманник, которого в итоге основательно сгубила водка, и сейчас он представлял собой жалкого высохшего старика, беспрестанно кашляющего и кутающегося в рваное одеяло. Первое время его сухой, раздирающий кашель не на шутку пугал других обитателей камеры (всех волновало, не словил ли Митя тубик[3]), но администрация быстро «успокоила» зэков, пояснив, что это «всего лишь рак легких». Сейчас он, несмотря на свое самочувствие, исполнял обязанности смотрящего хаты.

Старый зэк хотел что-то добавить, но в это время за дверью послышались быстрые шаги, и злой голос, заглушая звон ключей, пролаял:

— Всем подняться, встать к стене!

Зяба и резавшийся с ним до этого в шешбеш[4] второй зэк, ругаясь вполголоса, встали вдоль стенки, упершись в нее лбами, через минуту к ним присоединился Сергей. Возле «тормозов»[5] зашевелился «опущенный» Галя (настоящее имя этого помятого, с мутным взглядом и дурно пахнущего мужичонки уже никто и не помнил) и, пошатываясь, как с похмелья, встал рядом с «дальняком»[6].

Лишь Митя Ростовский продолжал лежать на шконке и безудержно кашлять, причем делал это так, словно намеревался выплюнуть все внутренности. В камеру вошел прапорщик. Он не обратил внимания на бывшего авторитета — ему, уже стоявшему одной ногой в могиле, в таких случаях разрешалось лежать.

— Римакин, на выход, — процедил надзиратель, гремя тяжеленной связкой ключей.

— Зачем? — Сергей повернулся к нему лицом.

— А хер его знает. Кажись, передачка тебе.

Один из зэков удовлетворенно загудел.

— Папироски-то в дачке будут? — сквозь кашель умудрился прохрипеть Митя Ростовский.

— Будут. С резиновыми набалдашниками, — захихикал тюремщик, довольный своей шуткой. — Руки за спину, вперед пошел!