Обители пустыни - [12]

— Знаешь, Дин, я вот раздумывал, есть ли, в конце концов, доля правды в россказнях наших землекопов? Я не имею в виду всю эту ахинею о женщине, но, сегодня вечером я сам кое-что видел.

— Где именно? — так же серьезно спросил Дин. Темнота скрыла улыбку иронической терпимости на его лице.

— Внизу, среди могил.

Голос Холлуэя звучал торжественно.

— Стало быть, какой-то козел вырвался на свободу, — бодро предположил Дин.

— О, можешь надо мной смеяться, если хочешь! — с неожиданной твердостью произнес Холлуэй. — Разумеется, дальше ты скажешь, что это был один из наших рабочих. Не исключаю, но готов поклясться, что это было нечто иное. Для чего рабочим бродить здесь в такое время, когда и во имя спасения своей бессмертной души ни один из них не посмеет приблизиться к проклятому месту после наступления темноты?

— Тогда почему ты сам туда пошел? — спросил Дин.

Услышав ответ Холлуэя, негромкий, со странным задыхающимся хрипом, Дин выпрямился во тьме, пытаясь разглядеть лицо друга.

— Не знаю. Как ни, глупо это звучит, ничто, не может отвадить меня от этого места. Говорю тебе, Дин, я был там четыре последние ночи, каждую ночь, и я боюсь его до смерти.

— Если так, зачем же, ради всего святого, ты туда ходишь? — изумился Дин.

— Говорю же, я ничего не могу с собой поделать! — нетерпеливо ответил Холлуэй. — Не успеваю оглянуться, как я уже там. Скажи мне, Дин, когда люди получают солнечный удар, не наделяет ли это их способностью видеть вещи… которых на самом деле нет, понимаешь?

— Не знаю, — медленно начал Дин и умолк, вспомнив картину, что не покидала его теперь ни днем, ни ночью: тускло освещенная гробница, скорчившаяся на полу и блистающая драгоценностями мумия с горящими глазами и сам он, почти лишившийся чувств, сраженный ужасающим солнечным ударом, раздирающий голыми руками земляной завал в агонии идиотического страха.

— Да, это так, — решительно сказал он.

Холлуэй глубоко, с облегчением вздохнул.

— Хвала небесам! Если бы не это объяснение, я уж точно рассудил бы, что начинаю сходить с ума… Какая прекрасная ночь! Похожа на те, что бывают у нас на родине поздней весной.

Он с удовольствием потянулся, расслабил все свое мускулистое тело и поглядел вверх на повисшую в небе луну. Дин понимал, что Холлуэю было необходимо выговориться, по-своему излить терзавшее его смутное беспокойство, и слушал фотографа краем уха, не слишком вникая в его болтовню.

— Там есть холм позади старого дома, — продолжал мальчишеский голос. — Луна появляется из-за него точно так же, как здесь, когда восходит каждую ночь за Холмом затерянного города. И там есть большое старое яблоневое дерево, а прямо под ним разбита клумба, где растут фиалки. Я вдыхал их аромат целый день — словно в любую минуту мог посмотреть вниз и увидеть, как они растут в тепле и сырости. Забавно, как человек может заставить себя поверить, что чувствует запах цветов, тогда как на тысячу миль вокруг цветов нет и в помине, и как простое воспоминание об этом запахе возвращает его к давным-давно забытым вещам. Не пойму, отчего я вообразил все это, но воспоминание оказало на меня довольно любопытное действие: я начал скучать по своему маленькому щенку бультерьера, как никогда и ни о чем не тосковал в этом бренном мире. Я отдал бы половину себя, чтобы он оказался сейчас рядом со мной и положил голову мне на колени; и я даже не знаю, почему так, ведь фиалки никак не связаны с бультерьерами.

Дин встряхнулся, сознавая лишь то, что Холлуэй продолжает говорить.

— Фиалки? — переспросил он.

— Я просто рассказывал о Кено, своей собаке, — грустно произнес Холлуэй. — Эта луна заставила меня вспомнить о доме, и о старом саде с фиалками — клянусь, я буквально чувствую их запах прямо сейчас — и одно потянулось за другим, и я стал думать о своем щенке. Больше я сейчас ни о чем и ни о ком не могу думать. Иди спать, не обращай на меня внимания. Интересно все же, не является ли это одной из стадий треклятой солнечной болезни. В таком случае, у меня налицо все симптомы.

— Что там за «одна из стадий»? — сонно отозвался Дин, в то время как Холлуэй замолк, не получив ответа.

— Э-э… ну, то есть, когда ощущаешь ароматы, которых не существует и прочее. Что, в чем дело?

Дин выпрямился, положил руку на плечо Холлуэя и легонько потряс фотографа.

— Ты тоже это испытал? — спросил он. — Послушай-ка, Боб, и ты это почувствовал?

— Да, я тоже, в каком-то смысле, — признался Холлуэй.

— Я и не думал, что это произведет на тебя такое впечатление. Это ведь часть обычной программы, не так ли? — головокружение, боль в затылке, раскаленный железный обруч перед глазами, появление разного рода запахов и видений. Это… это ведь симптомы? Определенно, симптомы — чем еще, разрази меня гром, это может быть? Не уверен, что все это меня тяготит; это не так уж неприятно, если подумать, но, ах! я даже не знаю! Я стал так чертовски скучать по дому.

Он прервал себя на полуслове и тревожно зашевелился в темноте.

— Я несу вздор, — сказал он твердо. — Думаю, это тоже симптом. Что ж, самое время пойти спать.

Он бросил взгляд на свою палатку, белеющую в отдалении под лунным светом.