Обитель подводных мореходов - [9]

В движении рота представляла собой уже не просто рыхлую, нестройно колебавшуюся массу флотских салажат, как ещё совсем недавно, а единый, налившийся тугими мускулами организм, в котором каждый человек знал и чувствовал своё место, принадлежавшее ему по наследству от отцов, дедов, прадедов - от многих поколений людей русских, во все времена объединявшихся ратно для защиты родной земли.

Занятия кончились под вечер, когда клонившееся к земле солнце напоролось на верхушки сосен и по небу кровью растёкся закат. После короткого перекура снова дали команду строиться. На ужин штурманская рота маршировала с особым вдохновением. Подошвы яловых ботинок как бы сами собой припечатывались к дороге с такой силой, что ногам становилось больно, а с удалым посвистом строевая песня сотрясала воздух и море.

Пищеблок располагался в ста метрах от палаток. Походил он, скорее, на приморскую летнюю харчевню: приземистая кирпичная кухня и примыкавший к ней длинный брезентовый навес, под сенью которого двумя рядами вытянулись сколоченные из не крашеных, гладко выструганных досок столы. На них выстроились сытно дымившиеся бачки. По запаху безошибочно угадывался наваристый гороховый суп.

Егор шагал впереди своего взвода и чувствовал, как у него ворчит в желудке. Он проголодался, разумеется, не меньше других, тем не менее и виду не подавал, что ему не терпелось поскорее сесть за стол. Перед салажатами он считал себя человеком бывалым, носителем истинных морских традиций, одна из которых предписывала не жадничать и сдержанно относиться к еде.

- Рота-а! - могуче пропел Пискарёв, когда строй приблизился к навесу. - Сто-ои-и! Напра-о! На камбуз, справа по одному, бегом - арш!

Столовались курсанты группами по пять человек. Назначался бачковой, в обязанности которого входило разливать по мискам суп и раскладывать второе блюдо, подаваемое рабочими по камбузу.

Чижевский оказался за столом вместе с Егором и его дружками. Призывно постучав чумичкой по бачку, он провозгласил:

- Вашему вниманию, господа гардемарины, предлагается супец-люкс реактивный. Миски просю поближе, начинаем делёжку!

Егор поморщился.

- Меня укачивает от флотской серости, - непреминул заметить. Во-первых, до гардемаринов нам ещё пахать и пахать... И во-вторых, на флоте не делят, а раскладывают по мискам. Всё-таки мы ж не в пехоте.

- В данном случае не вижу особой разницы, - возразил Чижевский, ловко орудуя чумичкой. - Гоняют нас денно и нощно именно по-пехотному: то ползком, то бегом, то короткими перебежками и пригнувшись. Разве нет?

- Вот и двигал бы в пехоту, раз не можешь отличить её от подплава.

- Не могу, милорд, надо мной тяготеет груз семейных традиций. Не в пример некоторым, я всё ж потомственный моряк.

- Лично мне этим ничего не докажешь. Мой отец тоже был моряком. Только в отличие от твоего, ныне здравствующего, он лежит на дне...

- Ты этим упрекаешь меня?

- Ничуть. Я просто несколько иначе понимаю семейные традиции. По крайней мере, никогда не пытаюсь ими семафорить.

- А вот по-моему, традиций у всех у нас поровну, - вмешался Колбенев, - с тех самых пор, как мы надели флотскую робу. Не стоит их присваивать только себе и ничего не оставлять другим. Вот у Кузьмы отец воевал в танковых войсках. И это тоже традиции, ведь не откажешься от них. Верно?

Кузьма кивнул, не переставая сосредоточенно орудовать ложкой.

- Мой отец был сугубо штатским человеком, профессором истории, продолжал Колбенев. - В военном деле мало что понимал...

- Сожалеешь, что за него пришлось воевать другим? - перебил Вадима Чижевский. - Ты это хотел сказать?

- Он хотел сказать, что его отец записался в ополчение и погиб под Пулковом в самом первом своём бою - честно, как солдат, - ответил за друга Кузьма. - Мой батя, между прочим, вернулся с фронта калекой - в танке горел и почти ослеп. Вот такие у нас традиции...

- Зачем вы мне всё это говорите?! - взорвался Эдик. - Будто обвиняете, что мой отец остался жив и невредим!

- Никто тебя ни в чём не обвиняет, - с раздражением сказал Егор. Просто не следует себя считать мореманистее других.

- Вот именно, - подхватил Кузьма, - тем более, что перед Егором ты вообще салага.

- Впрочем, как и ты, - парировал Эдик с усмешкой. - Вас трое, сразу всех не переспоришь.

После ужина выдалось свободное время. До вечерней поверки можно было погонять мяч, почитать книгу, написать письмо, или же просто побродить по берегу. Но Чижевский, томимый жаждой деятельности, никому не давал покоя. Он где-то раздобыл объёмистую тетрадь с текстами всевозможных строевых песен и принялся уговаривать ребят собраться на спевку.

- У нас будет своя, под левую ножку, - доказывал он, потрясая тетрадкой. - Мы все вместе выберем её и быстренько разучим. А потом блеснем ею на строевом смотре, как абордажным клинком.

Вновь собрать намаявшихся за день ребят оказалось делом не лёгким. Многие от Чижевского попросту отмахивались. И всё же кружок из нескольких энтузиастов составился.

У Егора и обоих его друзей нашлись дела более важные. Они собирались отправиться на речку, где капитан Стародуб назначил Колбеневу приём зачётов по плаванию. Егору с Кузьмой пришлось немало потрудиться, прежде чем научить Вадима более-менее сносно держаться на воде. Плавал он пока что единственным способом, на боку, но это было уже не столь важно: Стародуб обещал поставить Вадиму зачёт, если тот любым способом осилит триста метров.