Обезьяна зимой - [36]

Ближе к обеду Мари-Жо просунула под дверь его номера конверт — письмо от Жизель, в адресе отправителя указана девичья фамилия — легкое кокетство разведенных женщин, развод словно возвращает им невинность. Прошедшее через руки почтальонов и консьержек письмо измялось, да еще и промокло под недавним дождем, так что было похоже на послание, приплывшее по морю в бутылке. Что ж, оно и правда прибыло из дальней дали. Но подействовало на Фуке, как удар хлыста. Жизель не соглашалась на то, чтобы дочь ехала домой одна. «Мари слишком рассеянная, — писала она. — Я связалась с директрисой, она того же мнения. Никого из детей не везут в Париж в организованном порядке, только один ученик старшей группы едет этим поездом самостоятельно, под ответственность родителей. К тому же назад в пансион он возвращается в машине, а кто отвезет Мари? Так что возникают сложности, о которых ты не подумал. Жаль, что ты поспешил известить о своем плане Мари. Она настроится, и придется ее огорчить. Узнаю твою натуру: добрые намерения, прекрасный порыв, но тем все и кончается…»

Фуке подошел к зеркалу: он словно советовался с ним каждый раз, когда на него сваливалась неприятность или требовалось принять решение. Из зеркала смотрело совсем молодое лицо, которому Фуке не уставал удивляться: все оплеухи этой собачьей жизни не оставляли на нем ни малейшего следа. Как с такой дурацкой рожей прикажете сокрушаться или раскаиваться, разве можно представить себе, чтобы это нетронутое морщинами чело отягощали раздумья о долге и ответственности? «Какой спрос с такого младенца? — думал Фуке. — Ему все как с гуся вода: водородная бомба, проблемы слаборазвитых стран, любовные драмы, налоги, мучительные запои. Он просто не достоин посланных ему испытаний! Ему не место в этом мире, пусть катится на все четыре стороны. Да он, никак, еще и ухмыляется!» Фуке попытался придать лицу серьезность, но вместо этого оно потеряло всякое выражение, и он снова пришел в отчаяние: из такого неблагодарного материала не вылепишь подходящую маску! Он запустил живинку в один глаз, потом в другой, чуть сдвинул брови, заложив парочку мужественных складок на переносице; раздул ноздри, скривил губы в терпкой полуулыбке — готово! Теперь в лице читались сдержанная энергия и решимость. И в тот же миг у Фуке действительно созрело решение, человек с такой внешностью не может поступить иначе: он сообщит в школу, что послезавтра самолично явится за дочерью и отвезет ее в Париж пятичасовым поездом, пусть соберется в дорогу. Несколько телефонных звонков — и все будет улажено.

Не дав себе труда взвесить все последствия такого шага, Фуке наспех оделся и ринулся на почту. Проходя мимо Кантена, он кивнул ему со значением, но ответа не последовало. Тот лишь холодно покосился на него, Фуке приписал это недоумению: видно, хозяин не ожидал увидеть своего постояльца поутру таким бодрым и сияющим. Наконец что-то начало разруливаться, и рулил он сам; выходило, что он торчал тут не зря, Тигревиль логично сочетался с Парижем, а в результате всего получалось доброе дело.

Города открывают приезжим всю свою прелесть напоследок, когда те примут решение его покинуть. Тигревильские улицы выглядели не живее и не мрачнее обычного, но в тот день они были особенно милы Фуке. Он с умилением разглядывал корявые домишки, в которых престарелые владельцы доживали свои дни на покое, и даже громады особняков с их запущенными садами его не угнетали. Заметив, что в центре закрылись еще две-три лавочки купально-курортных товаров, он подумал, что, наверно, никогда больше не увидит ни одноногую девушку, которая торговала прыгалками, ни старушку с детской коляской, нагруженной раковинами-сувенирами, ни продавца песка, настоящего песочного человека, ни его ослика, который частенько заходил поторопить хозяина, если тому случалось засидеться в кафе на морском берегу. Выйдя с почты, он завернул на улицу Гратпен — вдруг повезет наткнуться на двух давешних подружек, забавно было бы взглянуть на них сейчас, когда он снова почувствовал себя парижанином. Они ему не встретились, зато улица была запружена работницами с молочной фабрики в белых нарукавниках: они стайками выпархивали из фабричных ворот с каждым новым полуденным гудком — обеденный перерыв. Легкая щемящая грусть коснулась сердца Фуке, он понял, что приготовился покинуть Тигревиль навсегда и уже возвращается в старую колею, из которой во второй раз не вырвется. В другое время он бы и не вспомнил о мимолетной встрече с незнакомыми девушками, теперь же у него осталось в памяти щекотное чувство чего-то неоконченного, как от недочитанного романа. Сколько же еще понадобится оборвать едва завязавшихся нитей ради того, чтобы совершить один-единственный поступок! В том числе пожертвовать новенькой, с иголочки, дружбой с Кантеном, не успев насладиться ее теплом и прочностью, не дождавшись, пока она войдет в их плоть и кровь. В «Стеллу» Фуке вернулся к обеду, опечаленный, и у него не хватило духу сообщить о своем скором отъезде никому, даже Мари-Жо; с нее было бы легче всего начать, но ведь она только прыснет и не поверит — завтра для нее не существует, каждый день — одно непрерывно цветущее сегодня.