Обетованная земля - [57]

— Гуляш готов, господа, — объявил бывший Адольф Вильгельм. — Предлагаю отведать его прямо на кухне. Там он вкуснее.

Он двинулся вперед. Я собирался последовать за ним, но Хирш схватил меня за руку.

— Смотри, вот Кармен танцует, — сказал он.

— А вот уходит человек, от которого зависит мое будущее, — возразил я.

— Будущее может подождать, — заявил Хирш, не отпуская мою руку. — А красота не ждет. Статья восемьдесят седьмая дополненной нью-йоркской редакции «Ланского кодекса».

Я посмотрел на Кармен. Невозмутимая, как живое воплощение давно позабытых мечтаний, она с выражением всемирной скорби скользила по залу в обезьяньих объятиях рыжеволосого американского сержанта — дылды с двойным подбородком.

— Должно быть, задумалась над рецептом картофельных оладий, — проронил Хирш. — Впрочем, ее мозгов и на это не хватит. А я боготворю эту бессловесную корову.

— Не ной! — возразил я ему. — Действуй! Чего ты ждал до сих пор?

— Я не знал, где она. Вдобавок ко всему это волшебное существо обладает способностью бесследно исчезать на целые годы.

Я рассмеялся:

— Таких способностей нет даже у королей. Не говоря уже о простых женщинах. Забудь о своем несчастном прошлом и действуй незамедлительно.

Хирш нерешительно посмотрел на меня.

— А я пошел есть гуляш, — сообщил я. — Сегедский! А заодно закладывать фундамент своего будущего. Совместно с Адольфом Вильгельмом Смитом.

В гостиницу я вернулся за полночь. К своему немалому удивлению, я обнаружил там Марию Фиолу, они с Мойковым сидели в плюшевом салоне и играли в шахматы.

— У вас что, была ночная фотосессия? — удивился я.

Она молча покачала головой.

— Тоже мне вопрошатель! — отозвался вместо нее Мойков. — Невротик несчастный! Не успел появиться — и давай задавать вопросы. Все счастье испортил. Счастье — это когда тихо и никто не задает вопросов.

— Счастье для полных идиотов! — возразил я. — Сегодня я лицезрел его во всем совершенстве. Роскошнейшая красотка в состоянии блаженной расслабленности — и никаких вопросов.

Мария Фиола подняла глаза:

— Неужели?

Я кивнул:

— Принцесса с единорогом.

— Тогда нальем ему водки, — предложил Мойков. — Мы люди простые, сидим себе тут наслаждаемся своей меланхолией. Почитатели единорогов ее обычно страшатся. Для них это темная сторона Луны.

Он поставил на стол еще одну рюмку и наполнил водкой.

— Мировая скорбь, — пояснила Мария Фиола. — Настоящая русская, безграничная. Не то что немецкая.

— Вся немецкая скорбь вымерла с приходом Гитлера, — возразил я.

За стойкой пронзительно затрещал звонок. Мойков, кряхтя, поднялся из-за стола.

— Это графиня, — сообщил он, взглянув на табло с номерами комнат. — Должно быть, опять кошмары о Царском Селе. Захвачу-ка я сразу бутылочку.

— Отчего же у вас мировая скорбь? — спросил я Марию.

— У меня ее нет. Она у Владимира, поскольку он снова стал русским. Его родителей убили коммунисты. А пару дней назад они снова отбили у немцев его родные места.

— Я знаю. Но он же давным-давно стал американцем?

— Разве им можно стать?

— А почему нет? Как раз американцем проще стать, чем еще кем-то.

— Возможно. О чем еще вы хотели узнать, господин вопрошатель? Что я здесь делаю в такое время? В этой унылой лачуге? Вы это хотели спросить?

Я покачал головой:

— А почему бы вам здесь не быть? Вы ведь мне это уже объяснили. Гостиница «Рауш» находится как раз на пол пути от дома до работы, то есть до ателье вашего Никки. Последняя точка, где можно пропустить по маленькой до и после битвы. А водка у Мойкова превосходная. Кроме того, время от времени вы здесь жили. Так почему бы вам здесь и не быть?

Кивнув, она пристально посмотрела мне в лицо.

— Кое-что вы забыли, — сказала она. — Когда тебе все более-менее безразлично, тебе все равно и где быть. Разве не так?

— Ни в коей мере. Разница есть, и немалая. Я вот считаю, что лучше быть богатым, здоровым и молодым, чем старым, больным и лишенным всякой надежды.

Мария Фиола внезапно расхохоталась. Я уже часто замечал у нее такие резкие переходы от грусти к веселью. И каждый раз они восхищали меня — сам я не был на такое способен. В мгновение ока она превратилась в беззаботную, очаровательную девушку.

— Так и быть, я вам признаюсь, — сказала она. — Когда мне плохо, я всегда прихожу сюда, потому что здесь мне когда-то бывало гораздо хуже. Это немного утешает. А потом, для меня это место — как бы крошечный кусочек родины. Псевдородины, если хотите. Но другой у меня нет.

Уходя, Мойков оставил бутылку. Я налил нам с Марией по рюмке. Даже после сегедского гуляша, приготовленного кухаркой Розой, вкус водки показался мне настоящим откровением. Девушка опрокинула рюмку, откинув голову как пони — это движение я запомнил еще с нашей первой встречи.

— Счастье, несчастье, — сказала она. — Такие важные, громкие понятия прошлого века. Я даже не знаю, чем их теперь заменить! Может быть, одиночество и иллюзия неодиночества? Не знаю. Что еще?

Я не отвечал. О счастье и несчастье у нас с ней были разные представления: у нее, видимо, эстетическое, а у меня практическое. К тому же это был скорее вопрос личного опыта, а не способностей воображения. Воображение обманывает, меняет вещи местами, создает иллюзии. Кроме того, я не очень-то верил Марии — слишком она была переменчива.