Обетованная земля - [115]

— Бывает, что миллионеры внезапно выздоравливают, — заметил я. — С ними и не такие чудеса случаются. Ну и чем же дело кончилось?

— Я унес картину обратно. Вон она стоит. Взгляните.

Это был прелестный маленький поясной портрет мадам Анрио. Черная бархатная лента обвивала ее изящную шею. Портрет был написан в профиль и представлял собой воплощение юности и спокойного ожидания грядущей жизни. Неудивительно, что заживо разлагающийся престарелый Дюран-второй захотел обладать им, как когда-то царь Давид Вирсавией.

Реджинальд Блэк взглянул на часы:

— Так, самое время очнуться от грез. Через четверть часа к нам пожалует оружейный магнат Купер. Американские армии наступают по всем фронтам. Списки убитых растут. Для Купера это самая страда. Он поставляет товар безостановочно. Все его картины надо бы украсить траурными лентами в память о погибших, а между ними установить пулеметы или огнеметы.

— Это вы мне однажды уже рассказывали. Когда Купер купил у вас последнего Дега. Зачем тогда вы ему продаете?

— Я вам и это уже однажды объяснял, — сказал Блэк с досадой в голосе. — Все из-за моей проклятой демонической натуры Джекила и Хайда. Но Купер поплатится за все, что он творит! Я запрошу с него на десять тысяч больше, чем запросил бы с оптового торговца удобрениями или шелковыми нитками! — Блэк прислушался, глядя на входную дверь. Тут и я услышал звонок. — На десять минут раньше, — буркнул Реджинальд. — Один из его излюбленных трюков. Либо раньше, либо позже. Если раньше, начнет объяснять, что как раз проходил мимо, что в его распоряжении буквально несколько минут, ему срочно надо в Вашингтон или на Гавайи. Если позже, значит, решил растянуть пытку и ослабить мое сопротивление. Я запрошу с него на одиннадцать тысяч больше и даю вам руку на отсечение, если уступлю хоть цент! А теперь живее! Наш личный коньяк убрать, давайте бутылку для среднего клиента. Эта гиена мировых побоищ лучшего коньяка и не заслуживает. К сожалению, в коньяке он смыслит больше, чем в живописи. Так, а теперь марш на наблюдательный пункт! Когда понадобитесь, я вам позвоню.

Я устроился на своем наблюдательном посту и раскрыл газету. Блэк был прав: американские войска наступали повсюду. Заводы и фабрики Купера должны были работать на полную мощность, чтобы производить быструю смерть. Но разве неправ по-своему был этот стервятник, считая себя благодетелем человечества, как и Реджинальд Блэк, считающий себя благодетелем миллионеров? И разве не массовое убийство освобождает сейчас Европу и весь остальной мир от величайшего убийцы, задумавшего поработить весь континент и истребить целые нации? Вопросы, на которые, по сути, нет ответов, а если и есть, то лишь безысходно кровавые.

Я бросил газету и стал смотреть в окно. До чего же быстро убийство умеет менять имена! И быстро прикрываться великими понятиями чести, свободы, человечности. Каждая страна взяла их на вооружение, и чем свирепее диктатура, тем гуманнее лозунги, под которыми она убивала. А само убийство! Что такое убийство? Разве кровная месть не убийство? Где тут начинается путаница и где тут право? И разве само понятие права уже не прикончено его бдительными стражами? Преступниками из германских канцелярий и их продажными судьями, что послушно поддерживали преступный режим? Какое же тогда еще возможно право кроме права мести?

Внезапно резко затрезвонил звонок. Я спустился по лестнице. С порога меня окутало ароматным облаком гаванской сигары.

— Господин Зоммер, — спросил Реджинальд Блэк сквозь голубоватый дым, — вы действительно заявили господину Куперу, что эта картина хуже того Дега, которого он недавно у нас купил?

Я бросил на Купера изумленный взгляд. Эта гиена врала и знала это; она прекрасно понимала, что я в безвыходном положении, поскольку никогда не осмелюсь назвать его лжецом, не вызвав его гнев.

— Говоря о таком мастере, как Дега, я бы никогда не стал оперировать понятиями лучше или хуже, — сказал я. — Это первейшее правило, вынесенное мною из Лувра. Просто одна картина может быть более закончена, другая менее. Это и составляет разницу между эскизом, этюдом и картиной, на которой поставлена подпись мэтра. Ни один из тех двух Дега не подписан. Это сообщает им, по мнению профессора Майера-Грэфе, истинное величие той незавершенности, которая оставляет простор для любой фантазии.

Реджинальд Блэк глянул на меня ошарашенно, потрясенный моими познаниями. Цитату я вычитал пять минут назад на своем наблюдательном посту, где была маленькая библиотечка.

— Вот видите, — только и сказал Блэк, поворачиваясь к Куперу.

— А-а, ерунда! — пренебрежительно отмахнулся человек с лицом цвета сырого бифштекса. — Лувр-шмувр! Да кто этому поверит! Он сказал: эта картина хуже. У меня слух хороший.

Я понимал, что все это пустая болтовня, лишь бы сбить цену, но счел, что это еще не повод меня оскорблять.

— Господин Блэк, — сказал я, — по-моему, дальнейший разговор все равно не имеет смысла. Только что позвонили от господина Дюрана-второго, он покупает картину, просили ее привезти.

Купер хохотнул кудахтающим, индюшачьим смехом:

— Хватит блефовать! Я случайно знаю, что Дюран-второй отдает концы. Картины ему уже не нужны. Ему нужен гроб.