Обед у людоеда - [5]

При виде ее я сначала испугалась, но потом постаралась взять себя в руки. Представьте, что на вас надвигается стог сена двухметровой высоты и такой же ширины. Сходство с пожухлой травой навевали волосы дамы-монстра. Кудри у нее были выкрашены самым невероятным образом – у корней светло-коричневые, посередине желтоватые, на концах почти белые. Так выглядит начинающая подгнивать солома. И одета она была «восхитительно». Тучный, похожий на арбуз зад обтягивали такие же, как у дочери, брючки, только не розовые, а ядовито-зеленые. Невероятный бюст, напоминающий все те же астраханские арбузы, только размером поменьше, угрожающе выпирал из ажурной кофточки. На шее сверкала цепь, в ушах блистали слитки золота, а пухлые запястья крепко обхватывали массивные, как наручники, браслеты.

– Ты, что ли, новая прислуга? – отрывисто поинтересовалась хозяйка и, не дождавшись ответа, приказала: – Ботинки сымай и иди на кухню.

Я покорно выполнила приказ. Ремешкова плюхнулась на диванчик, налила себе чай и рявкнула:

– Значит, слушай! Готовить что велю, убирать, стирать, гладить. Ежели сопрешь чего – найду и удавлю.

Я отметила, что «хозяйка» не предложила мне разделить с ней чаепитие, и, подвинув табуретку, тихо, но весьма категорично сказала:

– Надеюсь, вы понимаете, что я совершенно не собираюсь вести ваше домашнее хозяйство, насколько знаю, в мои обязанности входит проследить за вашим супругом.

– Да тише ты, – шикнула Анна, – готовить могешь?

– Ну, я, конечно, не шеф-повар «Арагви»…

– А нам такого и не надо, – заржала хозяйка, – люди мы простые, едим как все, лишь бы чисто да сытно. Не дрейфь, становись к плите, а на уборку я другую найму. Только имей в виду, ежели чего сопрешь, мало не покажется.

Я посмотрела в ее крохотные голубенькие глазки, похожие на две кнопки по обе стороны толстого картофелеобразного носа, и неожиданно спросила:

– Чем торгуете?

– Шмотками, – охотно пояснила Аня, – исключительного качества. Во, гляди.

И она вытянула вперед ногу, похожую на конечность бегемота.

– Видала, какие бриджики? Класс, фирма, на фабрике берем, чай, не гнилыми нитками шиты. Другие знаешь как делают? Говна накупят и людям продают, а сами в приличном месте прибарахляются. А у меня все честно – что покупателям везу, в том и сама хожу. Я вот тебя научу, – неожиданно улыбнулась она, – пойдешь брать шмотье на рынок – на торговца гляди. Ежели в своем сидит – порядок, а ежели в другом – проходи мимо. Брюки-то у тебя дешевле некуда, на Черкизовском брала?

Я кивнула.

– Дрянь, – резюмировала Аня, – им красная цена три бакса, а тебе небось за тысячу впарили.

Удивившись ее проницательности, я ответила:

– За девятьсот.

– Ага, – хмыкнула хозяйка, – имей в виду, поможешь мне, поймаешь муженька-козла на бабе, завалю тебя шмотками по оптовой цене. Будешь лучше всех одета за смешные копейки, усекла? Я тех, кто меня выручает, не забываю.

Подавив легкий смешок, я посмотрела в ее полное, по-крестьянски хитрое лицо. Что-то везет мне в последнее время на представителей российского торгового бизнеса. То форель обещают, то жуткие вещички.

Через неделю я стала в доме своим человеком и изучила всех членов семьи. Собственно говоря, было их всего трое – Аня, ее дочь от первого брака Ирина и супруг Борис Львович Лямин, заподозренный в неверности.

И если Аня и Ира были, так сказать, птицы из одной стаи (семнадцатилетняя Ирочка являлась просто копией матери), то Борис Львович принадлежал к иной категории. Образно говоря, Аня и Ира – перчатки, а Борис Львович – сапог. Что лучше, перчатка или сапог? Глупо сравнивать, каждая вещь нужна, но вместе они не пара.

Худой, даже тощий Борис Львович в основном пропадал в своей мастерской. Мне было строго-настрого запрещено трогать там даже обрывки валявшейся на полу бумаги.

Аня и Ирина обожали поесть, причем предпочитали жирные, тяжелые блюда – гороховый суп из копченых ребрышек, свиные отбивные, жаренную на сале картошку, шоколадное мороженое, взбитые сливки, бананы… Всю еду они щедро сдабривали сливочным маслом и топили в майонезе. Никаких переживаний по поводу фигуры мои хозяйки не испытывали и со спокойной душой ложились в кровать с коробкой конфет. Печень у них, очевидно, была из железа, а желудок – из оргстекла, потому что, поглотив невероятное количество жратвы, они никогда не жаловались на неприятные ощущения и не пили горстями ношпу, мезим или фестал. Да и цвет лица у них был нежный, персиковый, свидетельствующий о великолепном пищеварении.

Борис Львович мучился гастритом, для него я заваривала скользкие кашки и готовила в термосе отвар из кукурузных рыльцев.

Аня и Ира с восхищением смотрели фильмы со стрельбой и погонями, впрочем, не брезговали они и порнушкой. Борис Львович наслаждался фильмами Бергмана и Люка Бессона.

Дамы с упоением поглощали любовные романы, обожали желтую прессу типа «Скандалов», «Мегаполиса», «СПИД-Инфо». А Лямин держал на прикроватной тумбочке томик Чехова и газету «Коммерсантъ».

И так во всем. Женщины ложились спать в одиннадцать, а художник засиживался до двух, Аня могла три дня подряд носить одну и ту же кофточку, Борис Львович мылся по сто раз на дню… Оставалось лишь удивляться, как они вообще свели знакомство друг с другом и ухитрились прожить вместе почти пять лет.