Об Иване Шмелеве - [9]

В 1920 году офицер Добровольческой армии Сергей Шмелев, отказавшийся уехать с врангелевцами на чужбину, был взят в Феодосии из лазарета и без суда расстрелян красными. И не он один.

Страдания отца описанию не поддаются. В ответ на приглашение, присланное Шмелеву Буниным, выехать за границу, "на отдых, на работу литературную", тот прислал письмо, "которое (по свидетельству В. Н. Муромцевой-Буниной) трудно читать без слез" [Устами Буниных..., т. 2, с. 99]. Приняв бунинское приглашение, он выезжает в 1922 году сперва в Берлин, а потом в Париж.

Поддавшись безмерному горю утраты, Шмелев переносит чувства осиротевшего отца на свои общественные взгляды и создает тенденциозные рассказы-памфлеты и памфлеты-повести -- "Каменный век" (1924), "На пеньках" (1925), "Про одну старуху" (1925). И все же против русского человека Шмелев не озлобился, хоть и многое в новой жизни проклял. Творчество писателя последних трех десятилетий жизни много шире его узкополитических взглядов.

О Шмелеве этой поры -- о человеке и художнике -- писал мне близко знавший его Борис Зайцев: "Писатель сильного темперамента, страстный, бурный, очень одаренный и подземно навсегда связанный с Россией, в частности с Москвой, а в Москве особенно -- с Замоскворечьем. Он замоскворецким человеком остался и в Париже, ни с какого конца Запада принять не мог. Думаю, как и у Бунина, у меня, наиболее зрелые его произведения написаны здесь. Лично я считаю лучшими его книгами "Лето Господне" и "Богомолье" -- в них наиболее полно выразилась его стихия" [Письмо от 7 июля 1959 г. Архив автора].

В самом деле, именно "Лето Господне" (1933--1948) и "Богомолье" (1931--1948), а также тематически примыкающий к ним сборник "Родное" (1931) явились вершиной позднего творчества Шмелева и принесли ему европейскую известность. Он написал немало замечательного и кроме этих книг: "Солнце мертвых" (1923), "Няня из Москвы" (1936). Но магистральная тема, которая все более проявлялась, обнажалась, выявляла главную и сокровенную мысль жизни (что должно быть у каждого подлинного писателя), сосредоточенно открывается именно в этой "трилогии", не поддающейся даже привычному жанровому определению (быль-небыль? миф-воспоминание? свободный эпос?): путешествие детской души, судьба, испытания, несчастье, просветление.

Здесь важен выход к чему-то положительному (иначе -- зачем жить?) -- к мысли о Родине. Шмелев пришел к ней на чужбине не сразу.

Из глубины души, со дна памяти подымались образы и картины, не давшие иссякнуть обмелевшему току творчества в пору отчаяния и скорби. Живя в Грасе, у Буниных, Шмелев рассказывал о себе, о своих ностальгических переживаниях А. И. Куприну, которого горячо любил: "Я по Вас стосковался. Думаете, весело я живу? Я не могу теперь весело! И пишу я-- разве уж так весело? На миг забудешься... (...) Сейчас какой-то мистраль дует, и во мне дрожь внутри, и тоска, тоска. Я не на шутку по Вас соскучился. Доживаем дни свои в стране роскошной, чужой. Все -- чужое. Души-то родной нет, а вежливости много. Все у меня плохо, на душе-то" [Письмо от 19/6 сентября 1923 г. Цит. по кн.: Куприна К. А. Куприн -- мой отец. М., Художественная литература, 1979, с. 240--241].

Отсюда, из чужой и "роскошной" страны, с необыкновенной остротой и отчетливостью видится Шмелеву старая Россия, а в России -- страна его детства, Москва, Замоскворечье.

Конечно, мир "Лета Господня" и "Богомолья", мир Горкина, Мартына и Кинги, "Наполеона", бараночника Феди и богомоль- ной Домны Панферовны, старого кучера Антипушки и приказчи- ка Василь Василича, "облезлого барина" Энтальцева и солдата Махорова "на деревянной ноге", колбасника Коровкина, рыбника Горностаева и "живоглота"-богатея крестного Кашина -- этот мир одновременно и был и не существовал никогда. Возвращаясь вспять силой воспоминаний, против течения времени -- от устья к истокам,-- Шмелев преображает все, увиденное вторично. Да и сам "я", Шмелев-ребенок, появляется перед читателями словно бы в столпе света, умудренный всем опытом только предстоящего ему пути. Но одновременно Шмелев создает свой особенный, "круглый" мир, маленькую вселенную, от которой исходит свет патриотического одушевления и высшей нравственности.

О Шмелеве, особенно его позднем творчестве, писали немало и основательно. Только по-немецки вышли две фундаментальные работы -- М. Ашенбреннера и В. Шрика; существуют серьезные исследования и на других языках, число статей и рецензий велико. И все же среди этого обширного списка выделяются труды И. А. Ильина, которому Шмелев был особенно близок духовно и который нашел поэтому собственный ключ к шмелевскому творчеству (и прежде всего к книгам "Лето Господне" и "Богомолье") как к творчеству глубоко национальному. О "Лете Господнем" он, в частности, писал:

"Великий мастер слова и образа, Шмелев создал здесь в величайшей простоте утонченную и незабываемую ткань русского быта, в словах точных, насыщенных и изобразительных: вот "тартанье мартовской капели"; вот в солнечном луче "суетятся золотинки", "хряпкают топоры", покупаются "арбузы с под-треском", видна "черная каша галок в небе". И так зарисовано все: от разливанного постного рынка до запахов и молитв яблочного Спаса, от "розговин" до крещенского купанья в проруби. Все узрено и показано насыщенным видением, сердечным трепетом; все взято любовно, нежным, упоенным и упоительным проникновением; здесь все лучится от сдержанных, непроливаемых слез умиленной и благодарной памяти. Россия и православный строй ее души показаны здесь силою ясновидящей любви" ['Ильин И. А. Творчество И. С. Шмелева.-- В его кн.: О тьме и просветлении. Мюнхен, 1959, с. 176].