Об истине - [4]

, понимать здесь следует все то, о чем мы обычно говорим «творить благо» и «дурно действовать».

Ученик. Также и в обычном словоупотреблении называют действием (facere) и страдание, и многое другое, что не является действием. Поэтому и правильную волю, об истине которой мы размышляли выше, перед истиной действия, мы можем, если не ошибаюсь, причислить к правильным действиям.

Учитель. Ты не ошибаешься. Ведь о том, кто желает должного, говорится, что он правильно и хорошо делает, и он не исключается из числа тех, кто творит истинное. Но поскольку, разыскивая истину, мы о ней говорим, и Господь, относительно той истины, которая есть в воле, кажется, особо говорит о дьяволе, что тот «не устоял в истине»[20], хотел бы и я отдельно рассмотреть, что является истиной в воле.

Ученик. Это мне по душе.

Учитель. Итак, если установлено, что истина действия бывает природная и неприродная, к природной нужно отнести ту истину речи, которую, как мы видели выше, нельзя отделить от самой речи. Ведь как огонь, когда греет, творит истину, поскольку получает свойство греть от источника своего бытия, так и высказывание «есть день» («dies est») творит истину, когда обозначает день как существующий, есть ли день в данный момент или нет, потому что это свойство получает от природы (naturaliter).

Ученик. Теперь только понимаю, что такое истина в ложной речи.

Глава VI Об истине чувств и о том, что обман (falsitas, который считают находящимся в чувствах, находится в мнении

Учитель. Не кажется ли тебе, что мы отыскали все пристанища истины, кроме высшей истины?

Ученик. Сейчас вспомнил об одной истине, которой не нахожу среди объясненных тобой.

Учитель. Какая же это?

Ученик. Есть ведь в телесных чувствах (sensibus corporis) истина, но не всегда: ибо иной раз они вводят нас в заблуждение. Например, когда я порой вижу нечто через стекло, зрение обманывает меня: иногда сообщает (renuntiat) мне тело, что то, что я вижу позади стекла того же цвета, что и стекло, хотя оно и другого цвета; иногда же заставляет меня думать, что стекло имеет цвет вещи, которую я вижу позади него, хотя это не так. И многое есть другое, в чем зрение и прочие чувства обманывают.

Учитель. Мне представляется, что эта истина или ложь не в чувствах, а в мнении. Иначе говоря, заблуждается само внутреннее чувство, а не внешнее обманывает его[21]. Иногда это легко распознать, иногда трудно. Ведь когда мальчик боится изваянного дракона с разинутой пастью, то легко узнать, что это делает не зрение, которое ничего другого не сообщает мальчику сверх того, что сообщает и старым людям, но внутреннее чувство, которое еще не умеет хорошо различать между вещью и подобием вещи. Так и тогда, когда, видя человека, похожего на кого-то, мы принимаем его за того, на кого он похож, или когда кто-нибудь, слыша звук, издаваемый не человеком, принимает его за звук человеческого голоса, — то и это делает внутреннее чувство. То же, что ты говоришь о стекле, так потому, что тогда зрение проходит[22] через некое тело, имеющее цвет воздуха, не иначе затрудняется восприятие цветного изображения, видимого по ту сторону стекла, чем когда зрение проходит через воздух, если (только) то тело, через которое оно проходит, во сколько-нибудь раз не темнее или плотнее воздуха. Так бывает, когда зрение проходит через стекло собственного (обычного) цвета, т. е. к которому не примешан никакой другой цвет, или через чистейшую (прозрачную) воду, или через кристалл[23], или через что-либо, имеющее подобный цвет. Но когда проходит то же зрение через другой цвет, как через стекло не собственного цвета, а цветное, — оно воспринимает тот цвет, который ему «встретился» раньше. Вследствие чего, так как зрение, после того, как оно восприняло один цвет и находясь под воздействием этого первого цвета (secundum quod illo affectum est), встречает другой, то оно или вовсе не воспринимает, или менее чисто воспринимает (этот последний цвет): поэтому оно сообщает (renuntiat) о том, который оно восприняло раньше, либо об одном (отдельно), либо вместе (в сочетании) с тем, который встретился позже. Если зрение подвергается воздействию первого цвета, достаточно сильному, (чтобы «занять» всю) способность зрения поглощать цвет, то оно не может одновременно чувствовать другой цвет; если же воздействие первого цвета менее сильно, чем способность зрения поглощать цвет, то оно может чувствовать другой: так, когда оно проходит через некоторое тело, вроде стекла, столь совершенно красного, что само зрение всецело подпадает под воздействие (afficitur) его красноты, то оно не может в то же время подвергнуться воздействию другого (diverso) цвета; если же не настолько совершенным нашло оно (invenit) прежде встреченный красный цвет, насколько (требовала бы) его цветовая восприимчивость, то зрение, как бы еще не полное (quasi nondum plenus), все еще может присоединить (assumere) другой цвет — настолько, насколько его «цветовая емкость» (capacitas) еще не насыщена первым цветом[24]. А кто этого не знает, тому и кажется, таким образом, будто зрение сообщает, что все, ощущаемое им после первого воспринятого цвета, само или полностью, или отчасти того же цвета. Отчего и происходит то, что внутреннее чувство вину свою вменяет чувству внешнему. Подобным образом, когда целая трость, часть которой находится в воде, а часть — над водой, кажется надломленной, или когда мы думаем, что зрение наше находит в зеркале лицо наше, и когда многое другое, как нам кажется, зрение и прочие чувства нам сообщают иначе, чем (дело обстоит) в действительности (quam sint), — то это не вина чувств, которые сообщают то, что могут, потому что такую получили способность; но суждению души (iudicio animae) должно вменить то, что оно хорошо не различает (discernit), что чувства могут и что должны. Поскольку показать это (ostendere)