Об Ибсене - [3]

Стоя на пограничной меже между высшими классами общества и его низами, среднее и мелкое мещанство не прочь опереться на эти низы, говорить от их имени, - но все это делается, разумеется, не всерьез.

- Ну, а политическое воспитание народа путем самоуправления - об этом вы не подумали? - спрашивает редактор Гауштад типографа Аслаксена.

- Когда человек достиг известного благосостояния и должен его оберегать, то он не может обо всем думать, г-н Гауштад, - с излишней откровенностью отвечает умудренный в "школе жизни" типограф ("Враг народа").

Вообще у Аслаксена можно многому научиться. Его девиз: "умеренность первая гражданская добродетель". Его индивидуальность совершенно утопает в социальном типе; он силен силою "сплоченного большинства", он говорит не иначе как от имени этого сплоченного большинства, от имени "мелких собственников", от имени домовладельцев...

Те лицемерно-либерально-умеренные принципы, которые руководят Аслаксеном, пропитывают все мещанство. Это они заставляют мещанское общество - при всей его ненависти ко всему новому, оригинальному и "неблагопристойному" - старательно избегать оголенных мер репрессий; как-никак мымрецовский* принцип "тащить и не пущать" вычеркнут из мещанского обихода. Мещанство действует более косвенно, хотя не менее действительно. В другой политической обстановке д-р Штокман, в качестве "врага общества", подвергся бы насильственной изоляции. Культурное мещанство поступает иначе. Оно бойкотирует своего врага. Оно увольняет его от должности (наниматель и нанимаемый "свободны" в своих отношениях), оно отказывает ему от квартиры, лишает его дочь уроков, высылает его мальчиков из школы, наконец, оставляет без должности человека, случайно уступившего Штокману для собрания свою квартиру. "Без кнутика, без прутика" оно верно достигает своей цели. Оно изолирует своего врага почти так же верно, как если бы выслало его в какие-нибудь "отдаленные места".

/* Глеб Успенский. "Будка". Собр. соч., т. I, стр. 727. Изд Павленкова. Ред.

Если буржуа космополитического типа свободомыслящ, по крайней мере был таким еще недавно, то провинциальный мещанин, наоборот, всегда находил необходимым стоять на защите религии, надеясь в то же время на защиту с ее стороны. Пастор занимает во многих драмах Ибсена не последнее место. Готовясь совершить гнусный поступок - отпустить своего "друга" на судне, которому грозит неминуемая гибель, лишь бы обеспечить себя от возможных разоблачений, - консул Берник ищет утешения себе в... религии. И, надо сказать, находит. Адъюнкт Рерлунд говорит ему - разумеется, от имени религии: "Дорогой мой консул, вы почти что слишком совестливы. Я полагаю, что если вы положитесь на волю провидения"... ("Столпы").

Все разнообразные и нередко противоречащие друг другу "моменты" мещанского житья удерживаются в относительном равновесии при помощи испытанного цементирующего "идеологического" материала - лицемерия. Послушайте, что говорит человек, променявший любимую девушку на приданое, без жалости порвавший при этом с несчастной певицей, брошенной потом мужем и умершей в нищете, поддерживающий клевету на друга для поправления своих финансовых дел, готовый утопить этого друга для упрочения собственного благополучия, словом, знакомый уже нам "столп общества" консул Берник: "О, ведь семья - основа общества. Уютный, домашний очаг, достойные и верные друзья, небольшой замкнутый кружок, в который не вторгаются никакие злокозненные элементы"... Главное, конечно, чтоб не было "злокозненных элементов".

Что представляет собою этот священный мещанский "семейный дом", достаточно известно. Один писатель остроумно влагает в уста мещанина такие слова: "Мой дом - моя крепость, а я: оной крепости комендант!" - Как часто приходилось, по словам Паульсона, самому Ибсену "иметь дело - и в книгах и в проповедях - со строгими словами Павла, гласящими, что муж должен быть главой и господином, а жена его всепокорнейшей служанкой". Даже столь исключительный человек, как д-р Штокман, этот одиноко стоящий борец с пошлостью мещанского большинства, говорит своей жене такую типично-мещанскую пошлость: "Что за глупости, Катерина! Пойди-ка лучше, займись своим хозяйством, а мне предоставь заботу об общественных нуждах".

Незачем, конечно, прибавлять, что с благоговейным культом семьи мирно уживается, как бы дополняя его, самый основательный разврат - разумеется, на стороне. "Вы знаете, - говорит художник Освальд пастору, - когда и где я видал в кругу художников безнравственность? Это бывало тогда, когда кто-нибудь из наших соотечественников, примерных отцов и супругов, приезжал туда (в Париж), чтобы посмотреть на новые порядки... Эти господа рассказывали нам (художникам) о таких местах и о таких вещах, о которых нам и не снилось" ("Привидения").

В виде последнего штриха к этой беглой характеристике норвежской провинции приведем интересный анекдот, сообщаемый Паульсоном.

В театре одного норвежского городка выступала неизвестная публике певица, и чопорная мещанская публика, несмотря на свое восхищение, не решалась ей аплодировать. Каждый боялся, что его личное впечатление не консонирует с впечатлением большинства, и все с напряженным вниманием следили за поэтом Вельгавеном, признанным авторитетом, который, потешаясь над публикой, сидел в полной неподвижности. Но вот Вельгавен приподнял руки для аплодисмента - и весь зал огласился дружными рукоплесканиями. "Публике был подан знак, что она может довериться своему впечатлению и дать исход чувству восхищения!"