О Юре Шатунове и других - [20]

— Нет, — говорю, — неправда, Я отдал кассету в «Звукозапись» и получил за это чисто символически. Ровно столько, что хватило купить двое часов. Одни — себе, другие — Юре Шатунову.

На прощание следователь мне сказал:

— Дешевое у тебя творчество, Кузнецов!

Я лишь плечами пожал, потому что ни фига не понял: то ли это оценка моего творчества, то ли индульгенция, отпущение всех грехов: мол, действительно, Кузнецов, на 25 тысяч рублей твой альбом ну никак не тянет, не виноват ты, батенька…

Вот. Дело против меня скисло, как молоко на солнцепеке. Победоносный удар, на который так рассчитывали директор интерната и примкнувшие к ней дамы из отдела культуры горисполкома, не удался. Не женских рук это дело. Но каково же было мое удивление, когда я узнал, что «ДЕЛО» действительно не женских рук. А рук… Юрочки.

Не знаю, чем уж они его так сильно загрузили, но Юра согласился написать заявление на меня. И написал, что видел украденный из интерната аппарат у меня, на новой моей работе. И много другого написал, как это ни парадоксально. Чем его загрузили, что он буквально в считанные минуты переменился, так и осталось тайной. В эти по дробности и не вдавался.

Я просто вдался в работу. В клавиатуру инструмента. В белые листы бумаги. И хотя я никогда не пытался и не пытаюсь в песнях и стихах передавать факты своей биографии — дело это дохлое, — но текст, соскользнувший однажды с пера, слегка напомнил мне обыск в моей квартире, допросы, слухи обо мне, загулявшие по Оренбургу. Напомнил слегка. Стихи все-таки не о Юре. Потому что предательство на земле было, есть и будет, и важней подготовиться к возможной боли быть преданным. Хоть в стихах подготовиться. Вообразить себе эту боль — и пусть она, как противогриппозная прививка, чуть-чуть смягчит боль реальную, если та вдруг настигнет меня, тебя, всех нас… Увы, предательства избежали немногие.

Ты собираешься в обратный путь —

И у костра останусь я один.

Ну что ж, иди,

А мне не повернуть,

Я не хочу сойти на полпути.

Как жаль, что выбрал именно тебя себе в друзья,

В хранителя всех тайн…

Но не держать же мне тебя в цепях…

Иди обратно, и болтай, болтай…

Не думай, я не буду проклинать тебя,

Твои фальшивые черты.

Прекрасно, что есть свойство забывать.

И дай мне бог, не стать таким, как ты!

В милицию меня больше не вызывали. Валентина Николаевна Тазикенова приуспокоилась. Юра Шатунов, случайно попавший мне на глаза, сказал, что больше работать со мной не будет. И если бы Саша Ларионов появился на моем пути раньше и подарил бы свою замечательную фразу, то все происшедшее я оценил бы с олимпийским спокойствием:

— ЖАЛКО ТАК…

Жалко, что 31 марта 1988 года мой «Ласковый май» распался во второй раз. Как оказалось — теперь уже навсегда…

Глава 8: Лево руля?

Нет, курс прежний!

В мае1988 года комке прицепилась Оренбургская филармония!

— У нас по области идет фестиваль «Русское поле». Давай, Кузя, мы твой «Ласковый май» на гастроли запустим.

— А нету больше, — отвечаю, — «Ласкового мая». И Шатунов мне теперь как-то до фени.

— Слышали, слышали… — бодренько заявляет представитель филармонии. — Ничего, музыканты ругаются — только тешатся. Мы все организуем. И Шатунова из интерната отпросим. И директрису к порядку призовем. В этом фестивале заинтересован сам облисполком. Кстати, заодно и песни твои зарегистрируем там. Чтоб не выглядели они бесхозной добычей.

По поводу «добычи» я внутренне ухмыльнулся. По тем временам регистрация песенного материала была формой цензуры. Если Тазикенова простодушно предлагала «все тексты на стол на проверку», то научно-методический центр (или как там эта «бенкендорфщина» называлась?) при отделе культуры облисполкома действовал тоньше: делал видимость заботы об авторском праве. И никаких гастролей без подобной «заботы» быть не могло…

Я пожал плечами: попробуйте…

С регистрацией моих песен все прошло гладко. 20 мая Оренбургский облисполком зарегистрировал (читай: «отцензурировал») «11 наименований».

А вот «Шатуновым вышла осечка. Обескураженный «филармониист», как школьник, отчитанный за непослушание, развел руками: «Шатунова директор не отпускает…» Потом он вновь обрел былую уверенность:

— Ничего. Давай Пахомова запустим… Тоже верная «касса»…

Я подумал и согласился. За несколько дней до этого мы с Костей раздали по «Звукозаписям» (не отказывался уже никто!) новый альбом, в его исполнении. Гастроли могли послужить рекламой этому альбому. А главное, могли подсказать: существовать ли новому «Ласковому маю». Т а к о м у.

…Костя появился у нас после того, как мы с Шатуновым «раскрутили» первый альбом. Пришел и сразу быка за рога:

— Хочу петь…

Я его прослушал, вроде все нормально. Слышит хорошо. Голосом владеет неплохо, голос хороший, чистый. Но я сразу понял: это не «мой» голос, мне такой не нужен. Однако, поскольку у нас мертвым грузом лежало несколько песен, которые не подходили Юре, я решил записать их с Костей. Подошел к Шатунову:

— Юрий Васильевич, как ты, если я с Пахомовым запишу то, что тебе негоже?..

Он:

— Валяй!

Ты начал складываться Костин репертуар. В него вошли песни «Вечер холодной зимы», «Что ж ты, лето», «Цветы»… Потом, уже специально для Кости, я написал «Встречу», «Самый первый полет»… (Позже я сдуру переписал их Разину. В чем вина полностью моя…) С этим репертуаром мы и двинули по области.