О, юность моя! - [12]

— Ваше высокопревосходительство! — прерывисто сказал Самко, утирая платком слезы.— Это… это наша… евпаторийская…

— Браво! — похвалил Сейдамет.— Вы образцовый директор. Этот ваш юноша Цветков, и теперь ваша лодка…

А лодка уже настолько приблизилась к яхте, что можно было прочитать надпись на ее носу: «Евпаторийская гимназия». Зеркальный блеск воды вдребезги разбивался о ее белый борт. Она летела совершенно ослепительная и как бы упоенная своей победой. Вот уже отчетливо обрисовалось напряженное Леськино лицо.

— Раз! Раз! Раз! Еще навались! Еще навались! — кричал он истошным хрипом.

— Ваше превосходительство… Гимназист Бредихин, ваше высоко… седьмой класс «а».

— Тоже седьмой? Образцово!

— Молодец рулевой! — привычным зыком, точно командуя, загремел один из адмиралов.— Обратите внимание на тактику: сначала он сдерживал своих гребцов, и они шли на одной линии с другими, а потом дал им полную слабину!

— Которая оказалась силой! — сострил Сейдамет.

Окружающие угодливо засмеялись.

— Совершенно справедливо! Именно!

— Удивительно метко сказано.

— Вы слышали? Сила оказалась это… как ее… слабостью!

— Блеск!

— И какая вера в своих ребят! — восхищался адмирал.— Как ясно он представлял себе их превосходство. А ведь это был риск. Бо-ольшой риск! Отличный будет моряк.

— Отличный! — всхлипывал Самко, едва не рыдая.— Отличный. И учится хорошо: одна четверка по вниманию, остальные все пятерки.

— А почему по вниманию плох? Рассеян?

— Очень рассеян, ваше высокопревосходительство. Все о чем-то своем думает.

— Надо бы натянуть! — произнес с укоризной адмирал.— Ведь он сейчас проявил внимание очень высокого класса.

— Натянем! — восторженно засмеялся старик.— Это я вам обещаю.

Когда гичка находилась уже рядом с яхтой, Бредихин скомандовал: «Суши весла под рангоут!»

Весла вмиг поднялись, как винтовки «на караул», и птица-лебедь, приподняв крылья, легко и бесшумно понеслась к трапу, над которым сидел правитель Крыма со всей своей свитой.

Здесь был финиш. Лодке оставался один миг до полной победы… И вдруг Леська рванул руль от себя, обогнул яхту и стремительно подошел к ней со стороны, обращенной к берегу. Лодка словно ушла от соревнования.

Корабль ахнул! Директор гимназии, действительный статский советник, бросился к противоположному борту:

— Зарезал! Без ножа зарезал! Болван! Тупица! Это ты нарочно!

Между тем к правителю Крыма подходила гичка с надписью «Севастопольская гимназия».

Назад плыли уже под командой Видакаса. Леську же по распоряжению директора не только сняли с кормы, но отсадили на самую дальнюю банку. Никто не произнес ни слова.

На середине пути Артур скомандовал:

— Суши весла!

Гребцы приподняли лопасти над водой, и гичка шла по инерции.

— Зачем ты это сделал? — спросил Артур таким тихим голосом, каким разговаривают с больными.

— Я должен был отомстить за Гринбаха.

— Но почему именно ты?

— Потому что его заменили мной.

Артур не знал, что ответить, но за него ответил Улька:

— Все равно! Ты должен был сначала посоветоваться с нами. А вдруг мы не согласны?

— Действительно! — поддержал Соколов.— Ведь ты же всех нас опозорил.

— Неправда! — воскликнул Шокарев.— Он довел нас до яхты первыми. Все видели, что победа наша.

— «Видели», «видели»… Мало что видели! Все равно считается, будто победил Севастополь.

— На воду! — скомандовал Артур.— Ра-аз!

В поезде до Евпатории все возбужденно, даже слишком возбужденно беседовали друг с другом, не касаясь щекотливой темы и тщательно избегая общаться с Бредихиным. Один только Шокарев страдальчески глядел на Леську, который, судорожно вздыхая, сидел в углу с красными, опухшими веками. «Наверно, всплакнул в уборной»,— подумал Володя. Время от времени он обращался к Леське с невинными вопросами, но Леська так оскорбительно отвязывался от него, что Володя вскоре отстал. В Бахчисарае, вокзальный ресторан которого славился на весь Крым жареными пирожками с бараньими легкими, Шокарев принес Бредихину парочку, но тот угрюмо и даже грубо от них отказался.

В Евпаторию приехали засветло. Экипажей брать не стали, а, выстроившись, молча зашагали по городу.

И вдруг в конце главной, Лазаревской, улицы они услышали легкомысленный «краковяк», исполняемый духовым оркестром: гарцевал Крымский эскадрон Уланского ее величества полка. На всадниках были бледно-синие ментики и красные рейтузы. Кавалеристы молодцевато высились на своих карих конях, а чресла их двигались так, точно они сидя танцевали.

Волнующий звон конских подков, напоминающий цоканье серебряного ливня, относил память ко времени Зейдлица и Мюрата. Бредихин, как более начитанный, вспомнил даже кроатов Цитена.

— В чем дело? — прозаически спросил Листиков, который успел присоединиться к товарищам еще в поезде.

— А что? Татарский эскадрон.

— Да, но почему он здесь? Его стойло в Симферополе. Значит, вызвали?

— Значит, вызвали.

— А зачем?

— Это уж дело полковника Выграна.

— Смотрите, вон корнет Алим-бей Булатов!

— Где, где?

— Да вон, во главе второго взвода.

— Действительно: Алим!

У Леськи провалилось сердце.

Домой он вернулся раньше корнета. Дед сидел за столом и при свете розового ночника одним глазом читал «Евпаторийские новости».