О, я от призраков больна - [10]
Дядю Тара отчислили из университета при таинственных обстоятельствах прямо накануне последних экзаменов. Его отец в целях компенсации построил выдающуюся химическую лабораторию в Букшоу, где дядюшка Тар провел остаток дней, занимаясь, как говорили, сверхсекретными исследованиями. В его бумагах я нашла несколько писем, давших понять, что он был одновременно другом и советником молодого Уинстона Черчилля.
Потягивая «Овалтин», я устремила взгляд на картину, висящую над камином: прекрасная молодая женщина с двумя девочками и младенцем. Девочки — мои сестры, Офелия и Дафна. Младенец — я. Женщина — конечно же моя мать, Харриет.
Харриет заказала эту картину тайно, в качестве подарка отцу, незадолго до путешествия, оказавшегося для нее последним. Картина пролежала десять лет, почти забытая, в студии художницы в Мальден-Фенвике, пока я не обнаружила ее там и не вернула домой.
Я строила радостные планы повесить портрет в гостиной: срежиссировать неожиданное торжественное открытие портрета для отца и сестер. Но моему заговору воспрепятствовали. Отец застиг меня, когда я пыталась контрабандой пронести портрет в дом, отобрал его и унес в кабинет.
На следующее утро я нашла портрет в своей лаборатории.
Почему? — думала я. Отец решил, что это слишком тяжело — смотреть на свою разрушенную семью?
Нет сомнения, что он любил — и до сих пор любит — Харриет, но иногда мне казалось, что сестры и я не более чем вездесущие напоминания о том, что он потерял. Для отца мы, как однажды сказала Даффи, трехголовая гидра, каждое лицо которой — туманное зеркало минувшего.
Даффи — романтик, но я знала, что она имела в виду: мы — мимолетные копии Харриет.
Возможно, именно поэтому отец проводил дни и ночи среди почтовых марок: окруженный тысячами дружелюбных, успокаивающих, не задающих вопросов лиц, ни одно из которых, в отличие от лиц его дочерей, не дразнило его с утра до ночи.
Я думала на эту тему, пока у меня мозги не начинали кипеть, но я так и не поняла, почему мои сестры так меня ненавидят.
Букшоу — некая мрачная академия, куда меня низвергла Судьба, дабы я изучила законы выживания? Или моя жизнь — игра, правила которой я должна угадать?
Требуется ли мне определить, каким загадочным образом они меня любят?
Я не могу придумать ни одной причины для жестокости моих сестер.
Что я им сделала?
Ну, конечно, я их травила ядом, но несильно и только в отместку. Я никогда, или почти никогда, не начинала ссору первой. Я всегда не виновна…
— Нет! Осторожно! Осторожно!
Снаружи донесся стон, сначала резкий и мучительный, потом быстро оборвавшийся. Я подскочила к окну и выглянула посмотреть, что происходит.
Рабочие столпились вокруг человека, пришпиленного к боку грузовика опрокинувшимся ящиком.
По красному платку на шее я опознала Патрика Макналти.
Я слетела по лестнице, через пустую кухню выбежала на террасу, даже не побеспокоившись накинуть пальто.
Нужна помощь. Из съемочной группы никто не знает, куда обратиться.
— Не подходите! — сказал водитель, хватая меня за плечи. — Несчастный случай.
Я вырвалась из его рук и протолкалась ближе.
Дела Макналти были плохи. Его лицо приобрело оттенок сырого теста. Глаза, в которых блестела влага, встретились с моими, и губы шевельнулись.
— Помогите, — мне показалось, он прошептал.
Я сунула указательный и безымянный пальцы в рот и издала пронзительный свист: трюк, которому я научилась, наблюдая за Фели.
— Доггер! — закричала я и опять свистнула — изо всех сил, молясь, чтобы Доггер оказался в пределах слышимости.
Не отводя от меня глаз, Макналти испустил болезненный стон.
Двое мужчин тянули ящик.
— Нет! — сказала я громче, чем намеревалась. — Не трогайте!
Я слышала по радио — или читала где-то? — о жертве несчастного случая, истекшей кровью, когда от его ног слишком быстро отодвинули железнодорожный кран.
К моему удивлению, тот из двоих, который крупнее, согласно кивнул.
— Перестаньте, — сказал он. — Она права.
И тут появился Доггер, проталкиваясь сквозь собравшуюся толпу.
Вокруг Доггера есть аура, которая не терпит глупостей. Она не всегда ощутима, на самом деле в большинстве случаев ее не воспринимаешь.
Но не думаю, чтобы когда-либо я чувствовала эту его силу, чем бы она ни была, так мощно, как в этот конкретный момент.
— Возьмите меня за руку, — Доггер обратился к Макналти, просовывая ладонь между грузовиком и ящиком, который теперь опасно потряхивало.
Странная штука, почти библейская. Возможно, дело в его спокойном голосе.
Окровавленные пальцы Макналти шевельнулись и переплелись с пальцами Доггера.
— Не так сильно, — сказал Доггер. — Вы раздавите мне руку.
Болезненная неловкая улыбка скользнула по лицу Макналти.
Доггер расстегнул верхнюю часть толстой куртки Макналти, потом медленно просунул ладонь в рукав. Его длинная рука скользнула вдоль руки Макналти, ощупывая дюйм за дюймом пространство между опрокинувшимся ящиком и грузовиком.
