О вреде ломки мировоззрения - [3]

Назавтра случился парковый день. С построения Юрец помчался на стоянку, поддёргивая штаны и поднимая клубы пыли. Даже не отдышавшись, он похватал тома технических описаний, инструкций по эксплуатации и с нетерпеливым урчанием открыл люк двигателя. Послюнявив палец, долистал до страницы с регулировками двигателя. Воззвал в памяти опыт регулировки карбюратора на своём «Запорожце», поджал губы куриной гузкой и начал крутить все регулировочные элементы по списку, начиная с тех, до которых было удобнее добраться. Ближе оказалось что-то, связанное с температурой. Покрутил. Пригодится. Нашёл несколько регулировок, касающихся оборотов. Покрутил в разные стороны. Вычитал в инструкции про газодинамическую устойчивость и тоже подрегулировал, здраво рассудив, что устойчивость лишней не бывает. «Теперь ты будешь очень устойчивый!» - хлопнул рукой по двигателю Юрик. Двигатель вздрогнул и выпустил из дренажной трубки струю керосина.

Остальной личный состав слонялся по отрядной зоне рассредоточения и вяло имитировал бурную деятельность. Тут же находился инженер, который громко стимулировал всех к выполнению функциональных обязанностей: «А ну, занырнули в самолёты, гамадрилы ленивые, чтобы только ноги наружу торчали! Полдня прошло, а здесь ни одно животное не валялось! Один Гамаюнов работает! Гамаюнов, ты что сейчас делаешь?»

- «Двигатель регулирую, товарищ майор».

- «Вот видите, Гамаюнов пить бросил и уже двигатель регулирует!». И вдруг, пнутый страшной догадкой прямо в инженерный инстинкт, запрыгнул на крыло без посредства стремянки.

- «Штуцер ты замасленный!!! Контрацептив резинотехнический!!! Ты что тут вытворяешь?!!! - пытался не верить своим глазам инженер.

- «Почему вы со мной так разговариваете, товарищ майор?» - с достоинством распрямился Юрий - «Я обороты регулирую».

- «Какого Микояна и Гуревича ты туда полез, наконечник полукруглый?! Какие регулировки крутил??».

- «Все» - гордо ответил Гамаюнов.

- «Ы-ы-ы-ы-ы!» - взвыл инженер и от осознания глубины и непоправимости покрылся трещинами, - «Я тебя контровкой удушу, тварь непьющая! Я твою башку об отбойник раскодирую, Чикатило техническое!!! Я тебе твои книги в твоё же жерло впрессую, чтобы остатки мозгов из ушей вылезли, Спиноза маслопузая !!!»

Инженер бесновался ещё долго. Он кидался в Юрика техническими описаниями и разнообразным инструментом, он бегал за Юриком вокруг укрытия, разбрасывая дёрн и нецензурные слова. Гамаюныч на бегу взывал к офицерской чести и цитировал статьи Устава о взаимоотношениях старших и младших. Личный состав отряда сидел на травке и тихо радовался. Парковый день удался.

Самолёт оттащили в ТЭЧ и сдали плюющейся и грозящей в пространство кулаками группе диагностики и ремонта двигателей, а униженного и оскорблённого Юрика отдали начальнику штаба на предмет хозяйственных работ.

Начальник штаба был опытным лётчиком со стальными нервами. Он знал, что делать в таких ситуациях. Он вывел Гамаюнова на плац, показал на кусты, растущие по периметру, объяснил, что они отрасли до полутора метров, а должны быть метр двадцать, дал заранее отмеренную палку означенной длины, взбодрил обещанием выговора и, довольный, удалился в кабинет. Юрик начал действовать бурно и сразу. Он каждые пять минут забегал в кабинет начштаба и уточнял: стричь кусты, кустарник или зелёные насаждения, попутно объясняя разницу, должен ли верх кустов отслеживать изгибы рельефа, приносил на бумажном обрывке составленный им по памяти реестр пород деревьев и свои предложения по маскировке здания штаба посредством высадки секвой и баобабов. Начальник штаба сбежал через час вместе со стальными нервами.

Он вернулся на плац ближе к вечеру. Постоял, посмотрел, издал протяжное «Ё-ё-ё-ё», загорюнился и опустился на ступеньки. Вокруг плаца уныло торчали огрызки кустов, скрупулезно обрезанные на метр двадцать сверху. Среди них виднелись пеньки деревьев такой же высоты. Сам Гамаюнов увлечённо вгрызался тупой ножовкой в последнее дерево и косил глазом на стенд с описанием боевого пути полка, который одиноко возвышался среди обкорнанной растительности и в ландшафт уже не вписывался.

- «Я ж ведь тебе по-русски, я ж ведь подробно, я же ж даже показал!» - напевно причитал начштаба, подперев голову кулаком, - «Скажи мне, хороняка, кто был директором в твоей школе? Назови имя этого скабрезного шутника, подсунувшего армии матёрого диверсанта в твоём лице. Имя, Гамаюнов! Имя!

Я ему напишу нецензурное письмо с проклятиями. Я матерно обложу всю школу в целом, а преподавателей русского и математики персонально обидно. Я их заклеймлю и перестану уважать. Ну, а с тобой-то что делать, вражина? Может, укоротить тебя на метр двадцать и уже не мучиться?». Юрик, искренне ожидавший похвалы за доблестный труд, что-то обиженно пробормотал и скоропостижно ретировался, не дожидаясь окончательного вердикта.

Всё это имело неожиданные лингвистические последствия. Теперь весь личный состав полка при упоминании фамилии Гамаюнова начинал использовать только новые матерные слова и даже изобретать матерные предлоги и междометия.

Но особо изобретательными в этом деле оказались двигателисты. И их можно было понять, ибо на газовке двигатель вёл себя, как потомственный психиатрический пациент. Он выл как зверь и плакал как дитя. Он бормотал что-то ругательное и плевался клубами огня. Он трясся в помпаже и дико хохотал при этом. Двигателисты шёпотом рассказывали, что сами видели, как движок нагло всасывал воздух через сопло и глумливо выдувал его через воздухозаборник. При этом они крестились, сплёвывали через плечо и говорили «чур меня». Кто-то даже говорил, что «вдоль рулёжки мёртвые с косами стоят» и предлагали вопреки традициям, присвоить самолёту бортовой номер «13».