О возможности жизни в космосе - [47]

— Не знаю.

— А я знаю. Ты сказал бы: хочу быть активным строителем коммунизма. Хочу помогать созидательному труду нашего народа. Твой ответ был бы очень скользким, потому что такими фразами каждый день полны наши газеты. Это, конечно, верно, никто из нас не хочет поступать наоборот. Но скажи, ты уверен, что в комсомоле сумеешь принести больше пользы?

Я задумался.

Мне в голову не приходило ничего существенного. Комсомольцы платили членские взносы да время от времени проводили собрания. Последнее, на тему «Моя любимая книга», состоялось два месяца назад. Пришли человек пятнадцать и перечислили свои любимые книги. На том и разошлись.

Мы долго говорили о всяких вещах. Энно спросил, не думаю ли я, что последние настоящие комсомольцы были во время Великой Отечественной войны. Меня удивили его слова. Энно сказал, что сам он, пожалуй, не думает так, но ему хочется, чтобы я поспорил. Мне хотелось спорить, но я не умел. Энно сказал, что людей мало что трогает. Главное, чтобы им хорошо жилось, а до остального им нет никакого дела. Построят себе дом, уставят шкаф подсвечниками, постелят на пол медвежью шкуру. Страсти и пафос уже как будто не вписываются в интерьер.

Мне было неприятно слушать его. Потому что мой отец тоже построил дом и у нас на полу лежит медвежья шкура. Я не имею ничего против медвежьей шкуры, на ней так приятно поваляться. Я спросил у Энно, разве это плохо, когда мне хорошо. Энно ответил, что плохо тогда, когда ты уже ничего больше не хочешь. Если человеку очень хорошо, он скоро умрет. Он будет жить до тех пор, пока его тормошат. Энно сказал, что его девиз — беспокойство.

Все это было настолько путано, что мы ни до чего не договорились. Ночью я стал гадать, чего же мне хочется. И ничего не смог придумать. Но это было неудивительно, ведь мне только-только исполнилось семнадцать.

ТЕПЕРЬ МНЕ ПОЧТИ ДЕВЯТНАДЦАТЬ, и я смотрю в окно. Отец говорит, что он уже в четырнадцать начал зарабатывать себе на хлеб. Что ж, я верю. А я пошел работать только через год после окончания школы. Вот уже почти двенадцать месяцев я шофер.

Да, мой отец начал свой трудовой путь с четырнадцати лет, и сейчас он вполне положительный тип. Он работает завскладом, построил себе дом и учит меня, что нельзя держать руки в карманах, что мы живем в великое время и что курить так рано вредно. Он боится ревизии, так как у него явно что-то не в порядке. Так же и с домом, а то зачем бы ему брать в жильцы дядю Альберта, который, приходя к нам в гости, вытягивает из дивана конский волос и говорит глупости.

Я ТАК МНОГО УСПЕЛ ПЕРЕДУМАТЬ, но это потому, что во время долгих поездок привыкаешь размышлять. В последнее время я курсирую между Тарту и Таллином на «Праге». Дорога прямая, надоедливо прямая. Если, не отрываясь, глядеть вперед, то кажется, будто между колесами машины протаскивают черную ленту. Иногда у обочины голосуют люди. Если в это время у меня включена не очень большая скорость, я беру их. Если мне предлагают рубль, не отказываюсь, а если не дают — кислой мины не строю. У «Праги» большая кабина. Сижу и еду. Иногда курю или насвистываю, особенно, когда еду один. В жаркий день остановишься в каком-нибудь городишке, а он как будто вымер. На улице — ни души, даже кур не видно, только громкоговоритель надрывается на столбе. Вечером едешь навстречу закату. Чертовски здорово. А зимой снег бьет в лицо… и так далее, и так далее.

Так я разъезжаю между Тарту и Таллином. Казалось бы, чего лучше — жизнь на колесах и прочее, но я чувствую себя маятником, который качается по Эстонии: Тарту — Таллин, Тарту — Таллин… Хочется в сторону. Нет, профессия шофера не по мне.

Завтра у меня начинается отпуск. И я смоюсь отсюда. В шесть утра.

Малле поедет к тете, ну что ж, и я поеду. Так что впереди — веселая жизнь.

Я вот шучу, но все-таки мне почему-то грустно. Сам не пойму, отчего.

Ночи становятся уже темными. Начало августа.

2

МЕНЯ РАЗБУДИЛА СИРЕНА. Я открыл глаза и увидел красный свет, который дрожал на стене против окна. Кроме сирены, с улицы доносились крики, рев машин, топот бегущих.

Я вскочил с постели и подошел к окну. Распахнул его. В комнату ворвались шум и завывания.

Я увидел, что улица полна народу, у соседнего дома на машину грузили мебель. Красный свет, падавший на стену, шел с моря. Только сейчас я вспомнил, что нахожусь в Пярну.

Я понял, что произошло или происходит что-то опасное. Я быстро оделся и вышел на улицу. Мимо с криком бежали люди — одетые и голые.

Я попытался остановить кого-нибудь из бегущих, но из этого ничего не вышло. Казалось, все сошли с ума. Рев сирены приближался. По улице промчалась большая черная машина, и дребезжащий голос прокричал: «Эвакуация с автобусной станции!»

Без долгих раздумий я бросился в темноту парка. Здесь было потише, только ветки трещали под ногами. Вдруг послышалось сопение, и мимо пронесся какой-то человек.

Я едва успел отскочить, и фигура исчезла в темноте. Я побежал в ту сторону, откуда она появилась. Наконец, деревья стали редеть. Еще несколько шагов, и я оказался на берегу возле ресторана.

Море светилось красным светом, и на всем пространстве, насколько хватал глаз, было покрыто круглыми черными предметами. Их было бесконечно много. На горизонте они сливались в сплошную черную массу. Первые находились в метрах трехстах от берега, можно было предположить, что они величиной с двухэтажный дом.