О возможности жизни в космосе - [46]

Потом она уже не стеснялась меня. Оделась и только сказала, что из-за этих мокрых трусов она может в будущем не иметь детей. От этих слов я слегка опешил, но не очень.

Лесом мы вышли на дорогу, а по дороге — в город. Так это и случилось в первый раз. У меня не хватало одного зуба, и я пробовал кончиком языка пустое место, как будто за этот вечер я отдал зуб. И я отдал бы все свои зубы, лишь бы впереди были такие же вечера. За каждый такой вечер, когда на ней нет ничего, кроме блузки и юбки, я отдал бы по зубу. А к тому времени, когда зубы кончатся, я провел бы с ней уже тридцать два вечера, а там поглядел бы, как быть дальше. Наверное, я стал бы отдавать пальцы, нос и уши. Я отдавал бы до тех пор, пока не превратился в урода, и она отвернулась бы от меня. И тогда я мог бы спокойно умереть, сложа руки на груди, если они у меня останутся.

ТАКИЕ ГЛУПЫЕ МЫСЛИ лезли мне в голову, когда мы шли в сторону Тарту. И еще я думал, как странно может рассуждать человек, и какая была бы ерунда, если бы все стали говорить то, что они думают. Пишут, что недалек день, когда машины станут читать мысли. Ученые заявляют об этом с гордостью, но, по-моему, человека, который изобретет подобную машину, следует немедленно расстрелять, а машину сжечь. И в дальнейшем запретить это изобретение под страхом смерти. А то произойдет та же история, что и с атомной бомбой, которую тоже не хотели изобретать, но все же изобрели, а теперь каятся.

По дороге Малле спросила, кто же я такой. Мне нечего было ответить, так как месяц назад я окончил школу и пока собирался идти в шоферы. Дальше учиться я не думал — не настолько умен, да и в аттестате зрелости несколько троек. И чего я забыл в этом университете? Общественной работой я почти не занимался, сыграл пару раз в драмкружке, только и всего. Комсомольцем я был, но в комитет меня не избрали. Действительно, что я забыл в этом университете?

Я ПОМНЮ, как меня принимали в комсомол. Я учился тогда в десятом. До этого у нас с секретарем Пихлаком было несколько разговоров.

Пихлак был очень странным парнем. Он был умным и знал, как надо жить. Если бы вы слышали речи, которые он произносил на собраниях и торжественных вечерах! Они были великолепны. Его можно было слушать, раскрыв рот. Он говорил о честности и неподкупности, о дисциплине и будущем человечества.

В узком кругу он заводил другую пластинку.

— Ты должен вступить в комсомол, — сказал он мне. — Вообще-то, откровенно говоря, кому это нужно… Я бы тоже не занимался этими делами, но, видишь ли, я собираюсь в Москву, в институт международных отношений. А там, знаешь, такой порядок, что… ты и сам понимаешь. Надо уметь. А ты? Ты думаешь, что сможешь учиться дальше, если не вступишь в комсомол?

— Я собираюсь идти работать.

— Оригинальничаешь? Так сказать, родина нас зовет?

— Нет. Просто, куда большинство идет.

— Ну да, — озабоченно вздохнул он. Я понял, каким умным парнем он себя считает.

— Ну, а дальше?

— Пока не знаю.

Он покачал головой. Он мог чертовски гордиться своими блестящими перспективами, а я был представителем серой массы, с которым не стоит обострять отношения. Поэтому он протянул мне руку и по-мужски пожал мою. Что-то вроде того, что свои, мол, парни и т. д. Я понял, что ни сегодня, ни в дальнейшем ему не о чем говорить со мной.

Меня принимали в комсомол.

— Следующий! — выкрикнул Пихлак из радиорубки, где заседал школьный комитет.

Я вошел. Секретарь стоял. Две девятиклассницы внимательно разглядывали меня. Мой друг Энно сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и лузгал семечки. Пихлак зачитал мое заявление и спросил:

— Какие будут вопросы?

После небольшой паузы одна из девятиклассниц спросила:

— Что такое демократический централизм?

Это я, конечно, знал. Энно поднял голову и с присущей ему манерой растягивать слова, лениво протянул:

— Кто твой любимый писатель?

Я знал, что он это спросит. Энно и прежде говорил, что он задает разные вопросы, а то Пихлак оставляет очень странное впечатление.

— Таммсааре, — ответил я.

Энно кивнул. Секретарь вдруг улыбнулся:

— Если бы твой отец был контрреволюционером, ты бы выдал его?

Я хотел спросить, как бы он поступил, но решил не возникать. Просто ответил:

— Мой отец не контрреволюционер.

— А если бы он был? — не унимался Пихлак.

— Но он не контрреволюционер, — упрямо стоял я на своем. Я не люблю, когда мне задают такие вопросы. Тем более, когда это делает наш секретарь. Меня выручил Энно.

— Когда ты в последний раз ходил в кино?

— Позавчера.

— Что ты смотрел?

— «Аиду».

— Ясно.

Энно хотел еще что-то спросить, но Пихлак прервал его.

— Так… Вопросов больше нет? Ставлю на голосование. Кто — за? Единогласно. Кто — против? Против — нет. Позвольте вас поздравить, товарищ Лаури Мяги.

Он энергично пожал мне руку. Я стоял в недоумении.

— Разве?..

— Пока все, — сказал Пихлак.

Я вышел чертовски злой.

Вечером я спросил у Энно:

— Почему ты не спросил, зачем я вступаю в комсомол?

— А ты хотел, чтобы я спросил это?

— Конечно.

— Почему?

— Ты можешь быть искренним со мной?

Энно долго шел молча. Потом остановился и посмотрел на меня:

— Ты уверен, что сумел бы ответить на этот вопрос?