О воле в природе - [32]

Другим следствием появляющегося только в человеке отчетливого обособления интеллекта от воли и тем самым мотива от действия служит обманчивая видимость свободы в отдельных поступках. Когда в неорганической природе действие вызывает причины, в растительной — раздражения, то из–за простоты причинной связи не возникает даже видимость свободы. Но уже в животной жизни, где то, что до этого было причиной или раздражением, выступает как мотив, следовательно, возникает второй мир, мир представления, где причина находится в одной области, а действие в другой, причинная связь между ними, а с ней и необходимость, уже не так очевидны, как это было там. Однако у животного, чисто созерцательное представление которого находится посередине между следующими за раздражением органическими функциями и обдуманными действиями человека, причинная связь все еще несомненна: действие животного при наличии созерцаемого мотива неизбежно, если этому не противодействует противоположный созерцаемый мотив или дрессировка; все–таки представление у животного уже отделено от акта воли и само собой проникает в сознание. Но у человека, у которого представление возвышается даже до понятия, и которому целый невидимый мир мыслей, находящийся в его голове, предлагает для его деятельности разнообразные мотивы, подчас противоречащие друг другу, и делает его независимым от настоящего и созерцаемой среды, — у него причинная связь при наблюдении извне вообще непознаваема, и даже при наблюдении изнутри может быть познана только посредством абстрактного зрелого размышления. Ибо для наблюдения извне упомянутая мотивация посредством понятий придает всем движениям человека характер преднамеренности, вследствие чего они получают видимость независимости, отличающей их как будто от движений животного, хотя в сущности свидетельствующей лишь о том, что на человека действуют представления такого рода, которые животному недоступны; к тому же в самосознании акт воли познается самым непосредственным образом, мотив же обычно лишь очень опосредствованно и часто даже намеренно тщательно скрывается от самопознания. Следовательно, этот процесс в сочетании с сознанием той подлинной свободы, которая присуща воле как вещи в себе и вне явления, создает обманчивую видимость того, что и каждый отдельный акт воли ни от чего не зависит и свободен, т. е. безосновен; в действительности же при данном характере человека и познанном мотиве отдельный акт воли следует с такой же строгой необходимостью, как изменения, законам которых учит механика, и, используя слова Канта, мог бы быть вычислен, если точно известны характер и мотив, с такой же несомненностью, как лунное затмение; или, сопоставляя это с авторитетом другого рода, с Данте, который, будучи древнее Буридана. говорит:

Intra duo cibi distanti e moventi

D'un modo, prima si morria di fame,

Che liber'uomo l'un recasse a'denti.

Parad. IV, 1⁰⁸¹

ФИЗИЧЕСКАЯ АСТРОНОМИЯ

Ни для одной части моего учения я не мог с меньшей вероятностью надеяться на подтверждение эмпирическими науками, чем для той, которая применяет основную истину, согласно которой кантовская вещь в себе есть воля, и к неорганической природе и утверждает, что действующее во всех ее основных силах совершенно тождественно тому, что мы в себе знаем как волю. Тем с большей радостью я узнал, что один выдающийся эмпирик, побежденный силой истины, высказал в контексте своей науки и это парадоксальное положение. Я имею в виду сэра Джона Гершеля; он говорит об этом в своем «Treatise on astronomy», который был опубликован в 1883 году, а в 1849 году вновь вышел вторым расширенным изданием под заглавием «Outlines on astronomy»⁰⁸² . Будучи астрономом, он знает притяжение не только по его односторонней, по существу, грубой роли, которую оно играет на Земле, но и по более благородной, которая ему отводится в мировом пространстве, где космические тела играют друг с другом, выражают свое расположение, как бы любезничают друг с другом, не доводя это до грубого прикосновения, а, сохраняя должную дистанцию, благопристойно танцуют свой менуэт, служащий гармонии сфер. Сэр Джон Гершель в § 371 седьмой главы первого издания, приступая к установлению закона гравитации, говорит следующее:

«Все известные нам тела, поднятые в воздух и затем спокойно отпущенные, падают на поверхность Земли по перпендикулярной по отношению к ней линии. Следовательно, их заставляет совершать это какая–то сила или напряжение силы, которая представляет собой непосредственный или опосредствованный результат сознания и воли, где–то существующей, хотя мы и не можем ее обнаружить; эту силу мы называем тяготением». («All bodies with which we are acquainted, when raised into the air and quietly abandonned, descend to the earth's surface in lines perpendicular to it. They are therefore urged thereto by a force or effort, the derect or indirect result of a consciousness and a will existing somewhere, though beyond our power to trace, which force we term gravity».)⁰⁸³

Рецензент Гершеля в «Edinburgh'Review» (октябрь, 1833), озабоченный, будучи англичанином, только тем, чтобы не было посягательства на сообщение Моисея