А за спиной предаст его с глумливым смехом,
Возвысить посулит и вознести до звезд,
И точно, вознесет — на площадной помост!
Не столько даже тем Фортуна докучает,
Кто в хрупком корабле удары бурь встречает
И, жаждой золота заморского объят,
Рискует в поисках заветных Эльдорад;
Ни тем, бесчисленным, кто обречен нуждою
Влачиться целый век унылой бороздою
И, не жалея сил для черствого куска,
Стрекалом погонять ленивого быка;
Нет, ополчается она на сильных мира,
Злодейку не смутят ни скипетр, ни порфира,
Она свергает в прах монархов и владык,
Ей любо унижать того, кто был велик,
Прав, почестей, богатств лишать в мгновенье ока.
Как эта фурия коварна и жестока,
Изведал до конца ваш благородный дом,
Лишь добродетели и стойкости щитом
Оборонявшийся от всех ударов лютых,
Но духом не склонясь в гонениях и смутах.
А мне, несчастному, с ней справиться невмочь,
Фортуна злобная не только день и ночь
Глумится надо мной, но, как бретонец дюжий,
Тяжелой лапою, большой и неуклюжей
Подмявший карлика, — меня свалила с ног,
Притиснула к земле и гнет в бараний рог.
Как в дымной кузнице, у раскаленной пещи,
Вулкана-кузнеца чудовищные клещи
Хватаются за край гвоздя или скобы,
Так горло сжала мне тупая длань Судьбы.
Не в силах вырваться, я в муках изнываю
И к вам, бесценный друг, о помощи взываю.
С тех пор как жребий мой, к несчастью иль к добру
(По совести сказать, и сам не разберу),
Меня представил вам, — в раздумье беспристрастном
Я жребий свой зову счастливым и несчастным.
Счастливым, ибо мне он друга подарил,
Который на меня поток щедрот пролил,
Являя тысячи мне знаков доброхотства,
Расположения, любви и благородства,
Наставника, чей ум и утонченный вкус
Влекут к нему толпой жрецов наук и муз, —
Несчастным, ибо сей поток благодеяний
Разбередил во мне тьму суетных желаний.
Дотоле, чужд пустым волненьям и страстям,
Питомец аонид, я мог по целым дням
Гулять в лесах, в полях иль у речной излуки
Бродить, не ведая ни устали, ни скуки.
Замечу ли родник — из пригоршни напьюсь,
Увижу ли утес — на самый верх взберусь,
Пещеру ли найду — облазить не премину,
Соскучусь по цветам — спущусь на луговину.
Золотокудрый Феб мне лиру передал,
Пан, козлоногий бог, под мой напев скакал,
И вслед за ним плясать сбегались на поляны
Насельники лесов — дриады и сильваны.
В те дни мои стихи твердил любой француз;
Ведь те, кого мы чтим за просвещенный вкус —
Парнасские жрецы — должны признать без спора
(Понеже ревность им не застилает взора),
Что никому, как мне, досталась эта честь —
Муз греческой земли во Францию привесть,
Чтоб по-французски петь они учились ныне
Взамен эллинского наречья и латыни.
Скажу без скромности, что я впервые смог
Придать своим стихам античный строй и слог.
Тропой нехоженой, не убоявшись терний,
Под вопли ярые невежественной черни
Я шел; и чем сильней был шум ее и глум,
Тем мужественней мой воспламенялся ум
Желанием скорей проникнуть к тайным грудам
Сокровищ древних книг, скрывавшимся под спудом.
Я верил истине, я знал свои права:
Искал, изобретал и обновлял слова —
Назло завистникам с их непременной данью:
Злоречьем, тупостью, насмешками и бранью.
Так, дорогой Одэ, и жил я без тревог,
Не чая лучшего, вдали придворных склок
И честолюбия, что мучит мукой вечной, —
В покое, в здравии — веселый и беспечный.
Но с той поры, как вам случилось, монсеньор,
На мне остановить свой благосклонный взор,
И ваша доброта (которой равных нету)
Уверенность питать позволила поэту,
С тех пор я возмечтал о высших степенях,
Уж мне мерещились в честолюбивых снах
Чины, епархии, аббатства и приорства.
Я изумлял Камен, смотревших на проворство,
С каким из честного поэта-школяра
Я превратился вдруг в просителя Двора,
В проныру нового. Вот честолюбья плата!
Уже я при Дворе привычный стал ходатай.
И вскоре выучил, насилуя свой нрав,
Заядлого льстеца обычай и устав.
Встает ли мой патрон или ко сну отходит,
Я возле — тут как тут; из дома он выходит,
Я по пятам за ним. Короче говоря,
Преобразился я, как Главк из рыбаря —
В морское чудище, или Астольф былинный —
В дуб, заколдованный волшебницей Альсиной.
Угрюмо на меня косился Аполлон;
Мой ум, интригами всечасно развлечен,
К занятьям не лежал — и, брошено без дела,
Досужее перо тихонько плесневело.
Я, прежде жаждавший творить и познавать,
Отныне лишь мечтал копить и обладать;
Я навык приобрел ловчить и притворяться,
Шнырять, следить, внимать, вакансий дожидаться
По смерти чьей-нибудь… Великий срам и грех
На смерти ближнего свой возводить успех!
И вот, уязвлены моим пренебреженьем
И праведным в душе пылая возмущеньем,
Явились девять Муз к Фортуне и рекли:
«О ты, владычица и моря, и земли!
Ты возжигаешь свет созвездий путеводных,
Ты правишь судьбами созданий земнородных,
Богиня мощная! под этою Луной
Все сущее тебе покорствует одной;
Велишь ты — и цари сражаются с царями,
И корабли плывут, одевшись парусами,
И пахарь дотемна на пашне спину гнет,
Купец торгуется, солдат на смерть идет;
По прихоти твоей ведутся в мире войны,
Мятутся и кипят народы беспокойны;
О ты, во всех краях у всех земных племен
Издревле чтимая под тысячью имен
То щедрой, то скупой, то праведной богини, —
Внемли, заступница, и помоги нам ныне.
Когда-то нами был на воспитанье взят,
