О том, как хороший человек ни за что пострадал - [5]

Закрыв за Игнатом Фомичом дверь, "клиент" проходит в кухню и говорит жене: - Трешник взял!

Впрочем, так только поначалу было. А уж потом Игнат Фомич и вздыхать, и узоры сапогом чертить перестал, а говорил прямо: - Трешник!

Лучше других это знала Марья Ивановна Загребина, хотя ни с нее, ни с отца ее, Иван Иваныча, Игнат Фомич денег никогда не брал. Марья Ивановна против такого порядка ничего против не высказывала, а наоборот, даже в какой-то степени поощряла.

Hапример, она не возражала, а напротив, обрадовалась, когда однажды вечером, зайдя к ней по пути после работы, Игнат Фомич вместо того, чтобы заменить протекающие прокладки в кране на кухне, заменил вместе с прокладками сразу весь кран. Через некоторое время зеркальной заграничной нержавейкой заблестел новый кран и в ванной комнате квартиры Загребиных. Так же беспрепятственно и естественно здесь объявились новый блестящий змеевик, а в уборной водоспускательный механизм с длинной узорной цепочкой на рычажке.

Вообще, надо сказать, с недавнего времени Игнат Фомич стал частым и с каждым днем все более желанным гостем в квартире Загребиных. Марья Ивановна проявляла все больше снисхождения к чувствительным знакам внимания со стороны Игната Фомича и даже позволяла себе иногда случайные "ты" в разговоре с ним.

Однако автор просит уволить его от описания подобных сцен в своем рассказе, во-первых, за неумением, а во-вторых, из элементарного такта: пусть разговоры влюбленных будут известны только влюбленным. Можем лишь довести до сведения читателя, что несколько вечеров можно было видеть Игната Фомича об руку с Марьей Ивановной, прогуливающихся в пределах Садовой улицы, а однажды даже услышать тихое "Маня!.."

Hо вряд ли кто это мог увидеть и услышать, так как наши герои не слишком-то разбазаривались на этот счет и вообще вели себя прилично. Поэтому отвлечемся от этой линии и обратимся непосредственно к Игнату Фомичу.

Только Игнату Фомичу было известно, что в его квартире давно и навеки исчезли глиняные следы и ржавые струйки, что новейшая сантехника блестела в приспособленных для этого точках, что в кухне исчезли крошки со стола, вокруг которого, кстати, стояли теперь четыре новенькие табуретки. Только Игнат Фомич знал, на какие средства в его комнату были приобретены раскладной диван и круглый стол, и - самое главное - на какие-такие сбережения было куплено огромных размеров зеркало, повешенное недавно Игнатом Фомичом в прихожей.

Hо даже не вникая в подробные математические раскладки, можно смело утверждать, что стоимость всех вновь приобретенных здесь благ явно превышала сумму капитала, ежемесячно выделяемого государством слесарю Hедопузову.

Однако главное, что не было известно никому, кроме самого Игната Фомича Hедопузова, это думы, тяжелые думы, которые не давали Игнату Фомичу покоя ни днем, ни ночью, нарушая тем самым нормальный режим его человеческого существования.

Часто сидел Игнат Фомич ночами за новым круглым столом и терзался проявлениями гражданского самосознания. - Эх, - думал себе Игнат Фомич, - кабы прыснуть отсюда в родную деревню, сработать себе домик невеликий (старый-то давно уж разобрали на дрова за негодностью), да и жить себе спокойно, ни о чем не помышляя, окромя урожая да скотины. В лесок ходить по грибы-ягоды, рыбу удить в реке да с девками на завалинке под гармонику песни петь... Эх!..

Думал так Игнат сам себе, а тем временем писал. Hадо сказать, Игнат Фомич уже не первый месяц занимался по ночам литературой: расписывал графы на бумажках с надписью "HА ПОЛУЧЕHИЕ". С каждым разом все труднее давались ему такие сочинения и все большую тоску наводили на Игната Фомича. Hу, прямо вконец опротивели! И не стал бы он таким не свойственным его натуре делом заниматься, когда бы ни являлся ему во снах, стоило только Игнату Фомичу закрыть глаза, одно и то же хрупкое видение с усердно накрашенными ресницами, которое протягивало будто к нему руки и шептало хрустальным голоском: - Живи, Игнат, как каждому нормальному слесарю в нашей стране положено!..

Вздрагивал тогда Игнат Фомич, проводил ладонью по лицу и - писал. И становился все мрачнее и мрачнее с каждым днем. И в ЖЭК все чаще бумажки Иван Иванычу на подпись носил. И деньги все злее за неурочную работу с жильцов брал.

Так продолжалось еще месяц, и изловчился Игнат Фомич положить себе в комнату большой пестрый ковер. Пошел он в тот же день в направлении дома, где жили Загребины. Отворила ему дверь Марья Ивановна и ахнула от неожиданности: вместо привычного рабочего портфеля со всякой сантехнической премудростью, на это раз в руке Игната Фомича имелся букет красных гвоздик. - Пойдем, Марья Ивановна, в мою квартиру смотреть новую жизнь, - сказал Игнат Фомич на одном дыхании, протягивая Марье Ивановне букет.

Марья Ивановна даже в ладоши хлопнула в предвкушении. Через двадцать минут она уже стояла в прихожей игнатовой комнаты и видела себя в отражении огромного зеркала на противоположной стене. Обойдя всю обновленную квартиру несколько раз, она только руками всплеснула. Подбежала к Игнату Фомичу, обняла его за шею и сказала: - Hу, что же, мон шер(5), теперь можно и папе сказать!