О том, что есть в Греции - [91]

На самом деле все было не так. На улице жара. Солнце. Цветут розмарин и апельсиновые деревья.

В стоа, то бишь портике, – тень. Спасительный деликатный сквознячок. Вино, свежезапеченный барашек с травами. Философы кайфуют в прохладе. Беседуют и понемногу выпивают. А уж потом выводят суждение: философия напоминает животное. Например (философы крутят головой в поисках примера) барашка. Кости (вот они!) – логика, мясо – физика, душа – этика. Словом, при таком изобилии качества жизни считалось чуть ли не подвигом двинуться из материалистов в идеалисты. Такие мужественные исключения из обычных людей и называли, собственно, стоиками.

Стоа сохранились и по сей день. И кстати, современные философы так же мужественно переносят жизненные испытания.

Я пришла утром в гости к знакомому, который держит свою лавку в стоа. Смотрю – у него лицо красное, стакан виски на столе, шашлычок на тарелке.

– Ого, – говорю уважительно. – Начинаете день с тяжелых орудий!

– А ты что, – отвечает знакомый стоик, – не собираешься принимать участие в битве?!

Ну уж нет. Куда ж вы без меня.

Гекатомбеон

На развилке два равновеликих указателя. Первый гласит: «К храму св. Георгия». Второй: «К античным саркофагам». Указатели направляют в одну и ту же сторону. Современная Греция мало чем отличается от древней. Все те же алтари. На дворе август – полупьяный, горячий, перегулявший, как наполовину высосанный осами виноград. Ветреный и пенящийся, как стихотворение без рифм, как штормовая волна. Главный месяц аттического года, гекатомбеон – месяц ста жертвенных быков.

Что изменилось? Да ничего. Арбуз по-прежнему определяют, постучав пальцами по его верхней части. Если арбуз запоет тенором, а не басом, стало быть, продукт достойный. Можно изучить пятно на арбузном задке. Чем оно желтее, тем арбуз слаще.

Чем современные греки отличаются от древних? Да ничем.

Никос и Мэри – владельцы небольшой таверны. Столики стоят на проезжей части: деревня маленькая, движения почти нет. Никос похож на Гефеста: хромой, тучный, безобразный, весь день у огня. Забирает из таза огромные шматки фарша, в два движения лепит эпические бифштексы, шлепает их на решетку могучими руками, раздувает феном искры в углях… Хитон его несть брачен и вечно залит вином.

Мэри, его супруга, – с золотыми, как пчелиный мед волосами; бегает между столиками на котурнах, то есть босоножках на высокой платформе; у нее тонкий носик, высокие бедра облепляют леггинсы, белая блузка вольно открыта на спине: одежда устроена так, как будто ее на самом деле нет.

– Вы слышали про миф о том, что Афродита и Гефест были женаты? – спрашиваю у Мэри.

– Какой же это миф, – пожимает плечами Мэри. – Это чистая правда.

– А еще говорят, Афродита не работала и постоянно изменяла Гефесту.

– А вот это уже миф! – отчеканивает Мэри.

Аристидис родом из Спарты. Создан из воли и мышц. Не перекачанных, не вздутых стероидами, а натуральных, живых. Занимается древней борьбой панкратион, в которой чемпионствовал в свое время Платон. Знает три языка. Черновик, который наскоро набрасывает Бог в отношении каждого человека, Аристидис трудолюбиво переписал набело.

В еде и словах Аристидис лаконичен. Никаких креветок, кальмаров и прочих осьминогов. Баловство! Мужская еда – это фасоль, хлеб, сыр. Свинина. Вино.

Однажды в дом залетела оса, поднялся переполох. Повынимали мухобойки, газеты.

Аристидис сказал:

– Зачем убивать?

Открыл дверь и вытолкал осу на свободу своей стальной ладонью.

– Как же так, – удивляюсь. – Ты же спартанец. Воины убивают, а ты выступаешь миротворцем.

– Глупости. – ответил Аристидис. – Спартанцы рождались не для того, чтобы убивать людей, а чтобы их спасать. А эти сплетни афиняне распустили.

На этой земле ровным счетом ничего не меняется. И август здесь не август – а златолирный, стоблаженный, праздничный гекатомбеон.

Путешествие

Когда путешествие вышвыривает меня на новый берег, я тут же бросаю якорь, даже если приехала на несколько часов. Определяюсь с поставщиками – тут хлеб покупать, вот тут мясо, – намечаю приличные овощи, определяюсь с детской площадкой и кафе. Как будто у меня в голове автоматически включается обстоятельный парктроник.

Все путешественники прокляты. Это проклятие новичка. Тыкаешься, не успеваешь. Чтобы обжиться, присмотреться, нужно время, а это самая дефицитная в поездке вещь. В голове застревают обрывки недосмотренных картинок, недоговоренные или вообще несказанные фразы, несделанные покупки. Те фиолетовые горные цветы стоили пятьдесят центов, а в кармане, как назло, только крупная купюра. Вернуться за ними уже не получается – не позволяет маршрут, а на следующий день выясняется, что тебе нужны были только они, только те, именно те, и никакие другие фиолетовые цветы, все остальные купленные сувениры – мелочи и вздор.

Да, я, как сорняк, крапивное семя, мгновенно прорастаю на любой почве, даже каменистой, выпускаю тоненькие, но живучие побеги – видимо, так проявляется моя новая природа – синдром эмигранта, или цыганский синдром. Когда не живешь дома, на любой, пусть случайной остановке вьешь свое гнездо. Вешаешь на окна занавесочки, даже если через пять минут тебе снова в путь.