О телевидении и журналистике - [35]

Я привел примеры из подпространств целого поля, хотя следовало бы взять более глобальные примеры, на которых можно было бы увидеть, что значительная часть происходящего в поле политики (именно это схвачено популистской интуицией), основывается на взаимопонимании, возникающем к связи с самим фактом принадлежности к политическому полю. Переведенная на антипарламентаристкий и антидемократический язык, каким является язык фашиствующих партий, эта согласованность описывается как участие в некоторой испорченной игре. В действительности подобное соучастие является внутренней сущностью принадлежности к одной игре, и одно из общих свойств поля состоит в том, что внутренняя борьба поля за навязывание доминирующего видения поля всегда опирается на факт, что даже наиболее непримиримые соперники согласны относительного некоторого числа предпосылок, обуславливающих существование самого поля. Чтобы вести борьбу, необходимо согласие по поводу предмета разногласия. Между агентами поля существует некоторая фундаментальная согласованность, а интересы, связанные с самим фактом принадлежности к полю, производят эффект соучастия, скрытого, по крайней мере, частично, от самих участников поля за конфликтами, основанием которых является именно это соучастие. Иными словами, причастность порождает конфликты, которые в результате скрывают само основание этих конфликтов.

Я дал описание политического поля не уточнив, что у него общего с полем социальных наук и полем журналистики. Я сравниваю эти три универсума — необходимо было бы добави л, еще юридическое поле, но это еще больше усложнило бы дело, — чтобы попробовать проанализировать отношения между ними. Их объединяет претензия на навязывание легитимного видения социального мира, все они представляют собой место внутренней борьбы за навязывание господствующего принципа восприятия и деления. Любой социальный агент обладает некими принципами восприятия и деления. Мы всегда приходим в мир, и особенно в мир социальный, с очками на глазах. У нас «всегда уже» есть категории восприятия, принципы видения и деления, которые сами частично являются продуктом инкорпорации социальных структур. Мы применяем к миру категории, например, прилагательные мужское/женское, высокое/низкое, редкое/распространенное, выдающееся/посредственное и т. д., которые часто функционируют парами. Возьмите словарь — это очень хорошее социологическое упражнение — и выберите какое-нибудь слово, прилагательное, к примеру, (тяжелый или пресный) и найдите к нему антонимы, синонимы и т. д., и т. п. Вы откроете для себя огромный мир прилагательных (тяжелый/легкий, пресный/острый), целую вселенную слов, которыми мы пользуемся ежедневно в практической жизни, чтобы судить о картине, о школьном сочинении (блестящее/серьезное), о прическе, о красивой девушке, о чем угодно. Используемые нами прилагательные, функционирующие парами, частично независимые, частично пересекающиеся, являются категориями в смысле И. Канта, но категориями социально сформированными и социально усвоенными. Можно выстроить генеалогии этих категорий, которые будут различаться в зависимости от национальных традиций.

Homo acadimicus из вида социальных наук имеет в голове множество пар оппозиций (например, объяснение/понимание), имплицитных схем классификации, которыми мы прекрасно владеем на практике, умеем пользоваться в нужной ситуации, но которые мы не можем объяснить явным образом. Множество суждений вкуса расположены где-то между прилагательным и восклицанием. Чаще всего их основой выступают практические схемы, позволяющие упорядочивать мир, но остающиеся имплицитными (мы находим здесь fides implicita) и крайне трудно объяснимыми (возьмите рассуждения о количестве и качестве или о количественных и качественных методах), но которые в то же время являются очень глубокими и укорененными в мышлении и даже в теле. Американская исследовательница провела очень хороший анализ пары прилагательных hard и soft, показав, что hard является преимущественно мужским прилагательным, a soft — женским, и что эта оппозиция соответствует распределению различных диспиплин и специальностей между полами. Эти оппозиции, с виду туманные и зыбкие, когда они находя тся в голове всех членов общества, становятся настолько фундаментальными, что начинают определять реальность.

Эти практические схемы, имплицитные, скрытые, трудно определяемые, составляют основу fides implicita, доксы, как говорят философы, т. е. универсума скрытых допущений, принимаемых нами как членами некоторого общества. Однако существует еще специфическая докса как система допущений, связанных с принадлежностью к некоторому полю: принадлежа полю социологии, мы принимаем целую серию научных или полунаучных оппозиций, часто представляющих собой отчасти упорядоченные, смешанные и эвфемизированные оппозиции более общего социального пространства (одш I пример из тысячи — оппозиция между индивидуализмом и холизмом, производящая сегодня фурор на лекциях по социологии, являем ся частично видоизмененной формой оппозиции индивидуализм/коллективизм или либерализм/тоталитаризм, и именно поэтому она производит наиболее надежное символическое воздействие).