О суббота! - [14]

Гриша упорствовал.

— Даже если ты хочешь возражать, Суля, я буду искать способ расквитаться с тобой, — так ответил Гриша, не глядя на Саула, а глядя прямо перед собой на куст шиповника, и можно было поклясться, что он не видел этого большого куста с крупными малиновыми, как чудный его платок на груди, цветами.

— Слушай, перестань! Нет у тебя никакого долга! — Саул Исаакович рассердился. — Нет у тебя передо мной долга! Я о нем не знал и знать не желаю. Что ты выдумал, что за комедия?!

— Америка — добропорядочная страна, — заявил помрачневший Гриша. — Американцы — добропорядочный народ, Суля, и я, Суля, уплачу, хоть лопни!

«Кажется, он на что-то намекает, наш Гришка, — бдительно подумал Саул Исаакович, — и, кажется, на что-то международное!..»

— Оставь, Гриша, я списываю твой долг. Имею я право, в конце концов, делать с моими деньгами, что захочу? Так я — списываю. И потом, Гришенька, какой ты американец? — Саул Исаакович старался и впредь быть дипломатом. — Ты наш, кодымский! Мне, извини, даже неудобно слушать от тебя про какие-то деньги!

Лучше бы я предложил поехать тебе на день-два в Кодыму, а ты бы согласился на мое предложение. Как ты смотришь?

— А что там есть, в Кодыме? Там есть кто-то из наших? Кто-то остался?

— Никто не остался. Из наших — никто. Но вполне вероятно, что цел еще тополь в нашем дворе. Тот самый тополь, на котором, ты помнишь, мы с тобой ночевали? Дом наш сгорел, я слышал, но тополь навряд ли, так я думаю.

— Ночевали на тополе? Я и ты? — Сентиментальные воспоминания были Грише неинтересны, и он не скрывал этого, поскучнел.

— Ну как же! Был такой эпизод! Мы, как циркачи, сидели наверху и любовались, как нас ищут по местечку! Неужели ты забыл? — старался растормошить Гришу Саул Исаакович, как бы извиняясь за сорванный номер с жеребенком. — Мой папа кричал: «Сулька, ужин холодный!» А тебе Моня кричал: «Гришка, иди не бойся!»

— И зачем мы там сидели?

— Кто знает зачем? Так!.. Подумать только, ты забыл!.. И Соню Китайгородскую забыл…

— Столько лет прошло, столько событий! Как можно не забыть?

— Да, да, столько лет, столько событий!.. Обрати внимание, Гриша, мы вышли на центральную аллею.

— Куда это все идут?

— На пляж, Гриша, на пляж, а как же! Лето!

— Кому сделали памятник, Суля?

— Сложный вопрос! Говорят, что сам император Александр, большой путешественник, прямо на этом холме, даже не слезая с лошади, подписал разрешение на строительство нашего парка, так что очень может быть, что памятник — ему. Говорят, перед тем девятнадцать лет шла переписка между нашим градоначальством и Петербургом на предмет: быть парку или не быть. Так что очень похоже, что памятник императору, а заодно и тем злосчастным бюрократическим годам переписки. Советская власть предпочитает считать сию торжественную колонну памятником поэту Тарасу Шевченко. Имеешь представление?

— О, да-да, Тарас Шевченко!

— Правда, есть еще третье мнение, к нему тоже многие склоняются. Пусть считается, говорят они, что памятник в честь фельдмаршала Суворова. Здесь, говорят они, на месте парка был когда-то бастион, огромное военное сооружение, грандиозная крепость, им задуманная, Суворовым, и при нем построенная, при Суворове. Ты видишь, вопрос сложный, и спорить можно долго. Но поскольку памятник стоит во всем своем великолепии, то и спорить мы можем сколько угодно в свое удовольствие. «Джон, у нас лошадь на крыше!» — «Ну и что?» Джон говорит «ну и что», типичный американский анекдот! Вон туда держи направление.

— Что там, Суля? — несколько раздраженно спросил Гриша, он не примирился с упрямством Саула Исааковича в вопросе о жеребенке. — Там тоже памятник?

— Нет, Гришенька, — ответил Саул Исаакович, — там живет Моня.

Гриша все-таки засмеялся.

— Ты не поверишь, Гриша, но я уверяю, я счастлив, что мои полжеребенка, не считая хвоста, который, очевидно, принадлежал Лазарю, тебе пригодились! Мужской, ковбойский поступок! Надо — и продал. Но как же ты не запомнил, что мы ночевали на тополе? А сад наш помнишь? Орехи, сливы «ренклод»? А наши качели? А наш чердак? А малокровную Сарочку, которая за нами вечно шпионила?

— О, да, да! Отлично, очень хорошо, все помню! Жалко, что я не имею возможности ехать в Кодыму! Однако, Суля, почему бы тебе не взять деньги за жеребенка? Я ведь вижу, ты небогатый, мне непонятно твое возражение.

— Какой ты упрямый! Я ведь тебе объясняю русским языком. Продать общего жеребенка — грех, я не возражаю, тут я не возражаю, разве я возражал? Но отдавать мне за него деньги сейчас, через пятьдесят лет, свинство. Неужели ты не согласен?

— Я хочу заплатить мой долг независимо, что он давний. Это и есть — порядочность! — У Гриши возвысился и сорвался голос, он закашлялся.

«Опять! — воскликнул мысленно Саул Исаакович. — Опять политические намеки!»

— Отнюдь, Гришенька, — сказал он с тонким сочувствием к Гришиному непониманию. — Отнюдь!

— Я не хочу быть тебе должен, Суля. Я вполне состоятельный человек, я не хочу наживаться на моих друзьях… — В Гришиных словах уже брезжило смирение.

— Главное, не волнуйся! А так — мало ли чего мы не хотим! Одни не хотят одного, другие другого. И потом, дорогой мой, сколько ты мне можешь заплатить, по какому тарифу? Полжеребенка в четырнадцать лет, согласись, все равно что — полцарства. А полцарства в нашем с тобой червивом возрасте — это не больше, чем дачка с абрикосовым деревом. И о чем мы говорим? Полжеребенка, другими словами — большой кусок конины! Тьфу! Давай-ка лучше я спрошу тебя, чем ты занимаешься в этой своей Америке? У тебя есть дело или магазин, или ты служишь?