О социализме и русской революции - [37]

Это осталось верным и после того, как была создана теория научного социализма. Благодаря ей пролетарское движение не сделалось еще сразу социал-демократическим ни в Германии, ни в другом месте; оно становится более социал-демократическим с каждым днем; оно становится таковым в ходе борьбы и благодаря беспрестанной борьбе с резкими скачками в сторону анархизма и оппортунизма, которые представляют собой только моменты движения социал-демократии, рассматриваемой как процесс.

Ввиду всего этого неожиданным является не появление оппортунистического течения, а скорее его бессилие. До тех пор, пока оппортунизм прорывался только в отдельных случаях партийной практики, можно было еще предполагать, что он имеет под собой какую-нибудь серьезную теоретическую основу. Но теперь, когда это течение получило вполне ясное выражение в книге Бернштейна, у всякого поневоле вырывается удивленный вопрос: как! и это все, что вы имеете сказать? Ни одного намека на новую мысль! Ни одной такой мысли, которая уже десятки лет тому назад не была бы опровергнута, растоптана, высмеяна и уничтожена марксизмом!

Достаточно было оппортунизму заговорить, чтобы показать, что ему нечего сказать. В этом, собственно, и заключается партийно-историческое значение книги Бернштейна.

Расставаясь со способом мышления революционного пролетариата, с диалектикой и материалистическим пониманием истории, Бернштейн может поблагодарить их за то, что они нашли для его превращения смягчающие вину обстоятельства. Ведь только диалектика и материалистическое понимание истории в своем великодушии объясняют, что он появился как квалифицированное, но бессознательное орудие, через посредство которого поднимающийся пролетариат выразил свою сиюминутную нерешительность, чтобы потом хорошенько рассмотрев его, язвительно усмехаясь и пожимая плечами, отбросить далеко от себя.

Из писем 1898–1902 гг. >*

ЛЕО ИОГИХЕСУ[22]

Кр[улевска] Гута, четверг 9 июня 1898 г.

[…] Мне хотелось бы написать так много личного (подумай только, сколько новых впечатлений)^*, что просто не знаю, с чего начать, но самое главное то, что у меня нет и часа покоя. Определяющее и сильнейшее впечатление на меня произвела здешняя местность: пшеничные поля, луга, леса, широкие просторы и польский язык, польские крестьяне вокруг. Тебе просто не понять, какой счастливой все это делает меня. Чувствую себя, словно снова на свет народилась, будто опять обрела почву под ногами. Никак не могу вдоволь наслушаться их разговоров, досыта надышаться здешним воздухом! Вчера пришлось прождать в Лешнице обратного поезда чуть не целый час. Как замечательно побродила я там среди высокой пшеницы, сколько нарвала васильков и маков. Для полного счастья мне не хватает только одного, собственно, только кого-то «одного». Я уже решила, что на «каникулы» не поеду в Швейцарию, а ты приедешь сюда (денег стоит столько же), мы снимем квартиру в какой-нибудь силезской деревне; ведь я твердо убеждена, что и ты оживешь здесь, что и ты ощутишь то же удовольствие, когда увидишь эти огромные пшеничные поля до самого горизонта (колосья уже сейчас повыше меня!), эти луга с коровами, которых пасет босоногий мальчуган, и наши сосновые леса! А также и наших крестьян, истощенных, замызганных, и все-таки — прекрасную расу! В Кандрзине я видела три семьи: две польские и одну еврейскую, они уезжали в Америку! Какая нищета! У меня чуть слезы не полились, и все-таки я была так счастлива видеть их, что просто не могла оторвать от них глаз. Какое впечатление все это произвело бы на тебя! Пожалуй, еще большее, чем на меня, хотя это почти невозможно. Вот я и говорю, что для счастья моего здесь не хватает только одного — тебя, хотя это «только» очень много значит.

В общем же и целом мне здесь очень спокойно, а что касается работы, то у меня нет ни малейшего сомнения: то, что я здесь делаю, это хорошо. Твои письма укрепляют меня в этом, ведь ты своими советами подтверждаешь все то, что я или уже сделала, или еще собираюсь сделать. […]

ЛЕО ИОГХЕСУ

[Берлин], 2 июля 1898 г.

[…] Я с головой погрузилась в бернштейновский туман^* […] А теперь самое важное, что касается Берн[штейна]. Я снова постаралась представить себе свою работу в целом, но от этого мне легче не стало, поскольку я опять вижу страшные трудности. Общий план у меня уже есть, он великолепен. Труднее всего два пункта: 1. о кризисах, 2. позитивное доказательство того, что капитализм должен расшибить себе голову (а это, по моему мнению, неизбежно) и что это — не более и не менее как краткое обоснование нового рода научного социализма. Помоги же мне, бога ради, в этих двух пунктах! И притом работать надо быстро, во-первых, потому, что вся работа окажется вообще напрасной, если кто-нибудь нас опередит, а во-вторых, наибольшее время нужно уделить шлифовке. Вообще же мы принялись за дело очень здорово. Уже те куски, которые я написала в Цюрихе (разумеется, еще не выпеченные), именно из того теста, которое нам и нужно. Только бы знать, что мне писать, а форма бы нашлась сама собой — так, как мне слышится, как я это чувствую. Я готова отдать полжизни за эту статью, так я в нее вцепилась. […]