О смелой мысли - [2]
Так составился в России заговор против русских ученых, против русских открытий в науке.
Петров был русский человек, а когда он открыл свою дугу, в Академии наук было засилье иностранцев.
И они набросились на светоч, зажженный русским ученым, как пещерные летучие мыши на горящую свечу.
Петров описал свое открытие в книге на русском языке. Но русский язык был не в почете у русских аристократов и их ученых прислужников, пренебрегавших своею родною речью и баловавшихся французским языком. Книгу замолчали.
Академик Крафт первым обмакнул кисть в черную краску. Два года спустя после выхода книжки в статье об опытах с вольтовыми столбами он уже ничего не пишет о Петрове, но зато расписывает «подвиги» английского механика Меджера, который тоже собрал большой вольтов столб и намерен сделать с его помощью новые открытия.
«Я природный россиянин, — писал Петров, — не имевший случая пользоваться изустным учением иностранных профессоров физики и досель остающийся в совершенной неизвестности между современными нам любителями сей науки».
Смелый ум Петрова, его независимый нрав, его твердая вера в силу русской науки испугали иностранцев, засылавшихся в Россию для того, чтобы русскую науку душить и грабить.
Они сговорились разбить колыбель, где родилось великое открытие, разгромить физический кабинет Петрова, а его самого, как ученого, уничтожить.
Нам известно теперь по архивным документам, как они осуществили свой сговор.
Академик Паррот хладнокровно взял Петрова на мушку.
Он принялся строчить на него мелочные доносы, один глупее другого.
То он пишет, что нет в физическом кабинете барометров и термометров, хоть они и глядят на входящего со всех стен.
То он пишет, что в кабинете от недостатка ухода ослабели магниты, как будто магниты — это лошади, за которыми требуется уход.
То он торопится письменно донести, что в углу лаборатории завалялось плохо вычищенное зеркальце.
Академик Фусс — непременный секретарь Академии — с совершенно серьезным видом требовал от Петрова объяснений.
Петров защищался от этих мелких уколов, но академик Паррот был ябедником неутомимым.
То была туча маленьких стрел, и Петров изнемогал, как Гулливер под обстрелом лилипутов.
Наконец Петрова уволили от заведования кабинетом, а ключи велели немедленно передать академику Парроту.
Петров пытался бороться и не отдавал ключей.
Тогда академики пошли на взлом.
Академик Фусс с академиком Коллинсом пригласили слесаря и взломали замок.
Так иностранцы разорили колыбель электрического света. Под глухим слоем черной краски скрылось с глаз гениальное русское открытие.
Зато как обрадовались иностранные профессора, когда восемь лет спустя после Петрова англичанин Деви снова получил ослепительную дугу между кусочками угля, присоединенными к батарее. Честь открытия электрической дуги тут же приписали Деви.
В то время в России никто не подал голоса в защиту первенства Петрова, в защиту славы русской науки.
Великие научные и технические ценности, которые создавал русский народ, были безнадзорным имуществом.
Советские ученые сегодня смывают черную краску, закрывавшую громадную картину побед русской научной и технической мысли. На страже славы русской науки стоит теперь весь советский народ.
После почти столетнего забвения вышло на свет и вечно будет сиять в веках и имя академика Петрова.
Неделимое светило
Тщетно пытались недруги русской науки вырвать факел из рук русских людей, украсть у них гениальное изобретение.
Приспособили дугу для освещения все-таки в России.
В 1849 году дуга вспыхнула в Петербурге на вышке Адмиралтейства, осветив начало трех уличных магистралей: Невский и Вознесенский проспекты, Гороховую улицу.
В 1856 году электрические дуги загорелись на празднествах в Москве. Их зажег русский изобретатель Шпаковский. В программе празднеств они назывались «электрическими солнцами».
Жизнь Шпаковского была геройством. Взрывом опытной морской мины ему повредило позвоночник. Шпаковский не мог стоять на ногах. И все-таки он до конца своих дней трудился у стола лаборатории. Когда он работал, его поддерживали сзади два матроса.
Приспособить дугу для освещения было трудной задачей.
Дуга пылала, и от страшного жара испарялись угли и с каждой секундой рос пролет между углями.
Через полминуты начинало тревожно шипеть и метаться пламя, а затем обрывался ослепительный мост и дуга погасала.
За дугой приходилось неотступно следить и подкручивать рукоятку, сближающую угли, как подкручивают в лампе горящий фитиль.
В середине прошлого века инженеры постарались выйти из положения и пристроили к дуге часовой механизм.
Дуговая лампа получилась сложной, как стенные часы.
Тик-так, тик-так — мерно тикал механизм, постепенно сближая угли.
Но дуга не была такой точной, как часы. И она нередко обгоняла ход часов и гасла.
Инженеры пошли на другое усложнение. К часовому механизму пристроили электрический механизм, подгонявший часы, когда лампа собиралась гаснуть и ток через дугу уменьшался.
Получился исключительно сложный регулятор.
И все-таки он был несовершенным.
Несколько ламп нельзя было включить в одну электрическую цепь.
Регуляторы не могли работать вместе. Они заботились каждый лишь о своей дуге и, действуя вразнобой, гасили соседние дуги.
