О смелой мысли - [10]

Головка машины резво двигалась вдоль стыка броневых плит; и когда вслед за ней сбивали зубилом корку шлака, то под коркой открывался блестящий, как ртутный ручей, гладкий и прочный шов.

Изобретатели Советской страны преображают технику, а новая техника преображает человека.

Поглядите на электросварщика, работающего на машине Патона.

То не согнутый в три погибели сварщик, в неослабной мускульной натуге кладущий стежок за стежком.

Это распрямленный человек — его поступь свободна и корпус прям. Строгая складка между бровей говорит о работе мысли. Он лишь изредка трогает податливые рычаги, сопоставив в уме показания стрелок приборов.

Пропасть между мускульным и умственным трудом исчезает.

Советские танкисты, сражаясь в танках, сваренных машиной Патона, движимые патриотизмом и чувством долга перед родиной, увенчали себя славой героев.

Званием героя увенчан и профессор Патон — высшим званием Героя Социалистического Труда.

Кончается война, и мечи перековывают на плуги. На решение задач мирного строительства обращается всей своей мощью и рожденная в боях автоматическая электросварка.

Новым советским электросварочным машинам дано имя могучее и мирное: электросварочный трактор.

Этот трактор движется на колесах, но не тащит за собою плуга. Он несет лишь электросварочную головку, как в машине Патона.

Но когда электросварочный трактор идет по стальным этажам высотного здания, за ним стелется сварочный шов, словно мирная борозда.

Молодость зрения

А как же дуговые лампы, «русское солнце»?

Неужели сложили они навсегда свое лучистое оружие? На этот вопрос отвечать придется издалека.

Гениальную картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван» чуть не погубил сумасшедший. Он забрел в Третьяковскую галерею и ударом ножа вспорол холст. Картина, казалось, была ранена насмерть, краски облупились, по лицу Ивана Грозного прошел рваный разрез.

Картину спасли лучшие реставраторы России. Терпеливо, нитку за ниткой, склеивали они драгоценный холст и добились чуда; рваные края разреза срослись, как живое тело. Восстанавливать живопись должен был сам Репин.

Когда Репину сообщили о несчастье, престарелый художник, говорят, обрадовался. Он с годами будто бы стал замечать недостатки картины, которых раньше не видел. Год от году она нравилась ему все меньше и меньше. Он втайне укорял себя за пренебрежение к фиолетовым оттенкам и все тверже убеждался в том, что лицо Ивана Грозного он пережелтил.

Репин рад был случаю исправить «ошибки». Он стал писать лицо Ивана заново, налегая теперь на холодные фиолетовые тона.

Почитатели художника тревожно следили за его кистью. И чем дальше подвигалась работа, тем сильнее росло беспокойство и недоумение окружающих. На глазах у всех, в радостном вдохновении художник портил свою картину. А когда он, довольный и успокоенный, отошел от станка, окружающим стало ясно: последние мазки репинской кисти оказались для картины смертельней, чем удар ножа.

Картина была погублена бесповоротно.

Почитатели умоляли художника вернуться к своим старым краскам, но Репин только смеялся и махал руками.

Тогда руководство галереи решилось смыть все репинские исправления, а другой художник по репродукциям и памяти восстановил картину в прежнем виде.

Много лет назад над странностями Репина призадумался один физиолог. Прихоть ли это? Если так, то почему от многих картин художника, написанных в старости, на чужбине, веет холодом лиловых тонов?

Ученый стал ходить по музеям и рассматривать полотна других живописцев. Он искал в уголках картин даты, стоявшие рядом с подписями, и заглядывал в справочную книжку, где помечены были годы жизни известных художников.

Он подметил любопытный закон: многие художники, дожив до старости, заражаются склонностью к лиловым тонам и с годами на их полотнах все полнее забирают власть голубые, синие, фиолетовые краски.

Ученый, повторяю, был физиологом и причину стал искать не в капризах творчества, а в особенностях человеческого зрения. Ведь с годами глаза человека слабеют, изменяются. Может быть, и цвета пожилой человек начинает видеть по-другому?

Физиолог проследил, как меняются глаза пожилых людей, и нашел, что под старость хрустально-прозрачные среды глаза понемногу желтеют. Значит, многие старики начинают глядеть на мир, как сквозь слабое желтое стекло. А ведь желтое стекло потому и желто, что легко пропускает желтые и красные лучи, а фиолетовые и синие поглощает. Смотрит художник на картину пожелтевшими глазами. Сверкают синие краски на полотне, рвутся с холста, рвутся и не могут пробиться сквозь желтые среды глаза.

Ворчит художник, что синие цвета на холсте тусклы, и не знает, что краски тут ни при чем, а это глаза его к синим цветам стали подслеповатыми.

Бывает неполная глухота: уши туго слышат басовитые тона, а тонкие звуки разбирают вполне прилично.

И вот представьте, что глохнет дирижер.

Слышит он, как звонко запевают флейты и скрипки, но все ему чудится, что ударные слабы. Бьют литавры, ухает барабан, а дирижер все злее тычет палочкой: давай, давай, давай!

Гремят ударные, глушат все и вся… Люди зажимают уши: что случилось с музыкантом?