О себе самом и о епископах - [4]
. В настоящей поэме ничего не говорится ни о Египте, ни о деяниях Константинопольского собора, ни об императоре, ни о том, что он совершил. Все это со всей подробностью изложено в предыдущей, называющейся — О своей жизни. Григорий, конечно, не обошел бы молчанием эти события, если бы взял перо под впечатлением недавних оскорблений, и в настоящей поэме положил бы начало повествованию о причиненных обидах. Одно упущено в предшествующем изложении: автор не назвал причину выпавших на его долю несчастий, и не рассказал о том, какие средства для уврачевания того порока были использованы: все это будет изложено в настоящей книге.
Оба произведения написаны немногим позже возвращения>{11}.
Есть те, кто считает, что Григорий в этой поэме слишком резок и переходит должные границы.
{112}
Греческий текст приводится по Патрологии аббата Ж.-П. Миня (J.-P. Migne. Patrologiqe Cursus completus, series Greca, v. 37, coll. 1166–1227).
О СЕБЕ САМОМ И О ЕПИСКОПАХ
Пожалуй, следовало бы мне, запечатленному заповедями Того,
Кто пострадал, перенести причиненную мне обиду,
и, так, пострадав, сдерживать свой язык,
чтобы, если борьба будет доведена до конца,
5 я мог бы надеяться на более полную награду.
В самом деле, она полнее у тех, кто несет наиболее тяжелый труд;
скудна же награда у тех, кто не несет труда.
Однако, чтобы не показалось, что дурные господствуют
над всем, и что гладок их путь,
10 и при этом никто им не противостоит, я, хотя
и предоставлю их область
последнему огню[1], который все побеждает и очищает по справедливости —
пусть даже мы и не знаем здесь всего из-за некоторых хитростей —
все же поражу скромной речью моих
15 убийц: ведь те, кто неправедно вершит суд, суть убийцы,
проливающие кровь невинных душ,
всех, которых я «созидал» и которыми руководил.
Но я скажу о том, о чем хотел сказать, нисколько не боясь
упреков, о том, что запрещено
20 всем, и что я ненавижу более всего.
Я, конечно, не стану называть имен,
чтобы не показалось, будто я открываю то, что должно быть скрыто
(я, кроме того, не о всех вспомню в одинаковой мере) —
да не осмелятся мои уста зайти так далеко.
25 В самом деле, я знаю многих, достойных великой похвалы.
Но всякий, кто находится в среде дурных и кто даже хуже дурных,
тот да будет тотчас же схвачен и укрощен.
Словесный меч будет рубить порок.
— В чем же он состоит? — Ты покажешь это: если выступишь против моей речи,
30 ты открыто обвинишь самого себя.
{115} Итак, вот моя стезя: любой желающий пусть ударит меня.
Я ведь с давних пор научился переносить удары камней[2].
Ты можешь довериться льву, леопард может стать ручным
и даже змея, возможно, побежит от тебя, хотя ты и боишься ее;
35 но одного остерегайся — дурных епископов,
не смущаясь при этом достоинством их престола[3]!
Ведь всем доступно высокое положение, но не всем благодать.
Проникнув взором сквозь овечью шкуру, разгляди за ней волка.
Убеждай меня не словами, но делами.
40 Ненавижу учения, противником которых является сама жизнь.
Хваля окраску гроба, я испытываю отвращение
к зловонию разложившихся членов внутри него[4].
— Как же это? Что это значит? Почему ты, говорящий всегда
блестящие речи, не скажешь красиво и на этот раз?
45 — Потому что страдающему свойственно (ради облегчения) изливать свою скорбь
Богу, друзьям, родителям, соседям, гостям,
или, по крайней мере, будущему времени и грядущим поколениям.
Но поведу я свою речь немного издалека.
Никто не может сказать, что труждающиеся
50 получают награду за свой труд в этой жизни: шутит тот, кто так думает.
Все совершает свой путь в ночи и мраке.
Бог одних испытывает огнем, а других окружает мраком,
до тех пор пока огонь не осветит все.
Один прожил трудную жизнь,
55 стеная, проводя ночи без сна, в слезах растворяя свои члены,
ограничивая себя даже в простой постели и пище,
заботясь об изучении богодухновенных Писаний
и постоянно бичуя себя внутренними переживаниями.
Что еще я упустил? Что недолжное я сделал?
60 Другой сорвал плоды своей молодости,
смеялся, пел, предавался обжорству
и всем наслаждениям, на чувства
{117} не налагал запоров, был как жеребец без узды.
Затем, на одного (то есть на мудреца — А. Я.) обрушивались несчастья
65 (впрочем, это не несчастья: ведь не касается мудрецов
ничто из здешнего), какими их считает большинство людей,
которые поэтому вообще не признают, что несчастный может хотя бы казаться мудрым[5].
Другой же, успешный во всем, имеет успех и в этом:
то есть в том, чтобы считаться в высшей степени добродетельным человеком[6].
70 Свидетелем же вышесказанного являюсь я, говорящий эти слова.
Я находился выше вещей, видимых чувственными очами,
и мой ум сообщался только с областью умопостигаемого[7].
Я оставил славу, имение, надежды, литературную деятельность,
роскошествовал тем, что был избавлен от роскоши, и небольшим куском хлеба
75 услаждал жизнь. Я был свободен от оскорблений
(впрочем, ты должен ожидать всего, даже если ты мудрец!).
Но некто[8], оторвав от благ, против моих ожиданий увел меня
в чужие края. Кто это был, я не буду говорить.
Дух ли божественный, грехи ли мои были причиной того,
80 что я поплатился за мое превозношение?
Но внешняя причина этого была такова: собрания пастырей
