О сапожнике Матоуше и его друзьях - [37]

— Вы поняли? — спросил священник, дочитав до конца отрывок.

— Понял. Но у мира и жизни есть свои законы, которым нужно подчиняться.

— А что такое для нас мир? Это — великолепное здание нашей церкви. И что такое для нас эти законы? Только приказы церкви и ее духовенства. Следовательно, задача состоит в том, чтобы найти бога в себе и добиться единства своего внутреннего мира с тем, к чему призывают законы, созданные матерью-церковью.

Священник на минуту остановился. У капеллана от этого разговора начала кружиться голова, на лбу выступили капельки пота. Чтобы сказать хоть что-нибудь и показать, что он слушает внимательно, он промолвил:

— Да… Без духовенства и церкви нет общественной нравственности…

— Опять не то! Ересь исповедуете! К нравственности призывают и атеисты и еретики всякого рода. Духовенство, связанное с церковью, это больше, чем нравственность: это благородное и великое освобождение разума от его заблуждений, от его дуализма; это освобождение от раздоров и борьбы, в которых бессильно мечется против божеских установлений воля индивидуума и его слепой инстинкт; это освобождение и отрыв человека от беспорядочных фактов природы; это величественное объединение всех в одном стаде с одним пастырем; это спокойствие и мир человеческих душ и безусловная уверенность во всех вещах.

Эти слова вынудили капеллана возразить:

— Нет мира там, где идет воина. А церковь воюет.

— Да. И мы — воины в этой священной битве, которая должна дать миру то, чего мы добились сами: спокойствие, и мир, и довольство тем, что бог отпустил нам в удел. Поэтому-то мы противники революционных переворотов; поэтому-то мы противники современной грозной эпохи, которая хочет отобрать у людей единственное благо бедняка: надежду и веру в то, что земные страдания сменятся вечным райским блаженством… Да, борьба! Покорность является одним из средств в этой борьбе. А вы знаете, чем лучше всего поддерживается покорность? Страхом, а вы грешите против этой основы.

— Чем же я согрешил? — спросил сокрушенно капеллан.

— Вчера вы рассказывали детям в школе, что черти — это просто духи, что они, как и ангелы, не имеют тела и не могут показываться людям, ибо невидимы… Оставьте черта таким, каким представляют его простаки: с рогами, копытами и хвостом. Не отнимайте у народа веру в это исчадие ада, пусть дьявол и адские муки наводят на него страх.

Капеллану становилось все тяжелее на душе. Он растерянно переступал с ноги на ногу и охотно вздохнул бы, чтобы стряхнуть тяжесть этих минут. Но он даже вздохнуть боялся и только желал, чтобы поскорее окончилась проповедь.

— И еще, — продолжал священник после короткой паузы, — хочу вас упрекнуть за одну вещь. Чересчур уж светский характер носят эти ваши проповеди. Вы говорите с амвона как какой-то профессор; рассказываете о своей любимой природе, а иногда даже углубляетесь в историю.

— Я стремлюсь, — оправдывался капеллан, — просвещать народ, показывая ему, как в истории человечества проявляется божий дух.

— Это пахнет ересью пантеизма. Остерегайтесь такого просвещения; его свет — не луч с неба, а отблеск пламени из открытых врат ада. Указывайте народу не на природу и историю, а только на путь туда, где его ждет вечное блаженство или вечная кара.

Священник закончил свою горячую речь спокойнее:

— Наша жизнь — как сон, как дым; она — всего лишь подготовка, как бы мост к другому, потустороннему миру. Мы здесь всего на несколько мгновений, улетающих, как пар. Единственно возможное для нас счастье — это надежда, соединенная с верой, и упование на волю божественного провидения.

Священник окончил свою речь, и капеллан смиренно поклонился. Повернувшись, он глубоко вздохнул, направился было к двери, как вдруг снова услышал за собой голос священника:

— Еще одно слово… Я замечаю, что вам нужно новое пальто. Из старого у вас уже вылезают локти.

Капеллан молча склонил голову. Священник понял.

— Эти денежные пожертвования, — сказал он, — которые мы собираем в божьем храме, с сегодняшнего дня принадлежат только вам, а не мне; но экономьте получше и не раздавайте столько подаяний. О бедняках пусть заботятся люди побогаче.

Наконец-то капеллан мог вернуться в свою комнату.

— Неопытный молодой человек, — прошептал ему вслед священник и, вынув из кармана пальто деревянную табакерку, погрузил в нее короткие толстые пальцы, втянул понюшку табаку, посмотрел на карманные томпаковые часы величиной с большую толстую луковицу и увидел, что уже пора идти в костел, где сегодня перед обедней ему предстояло произнести проповедь.

А капеллан вздыхал в своей комнате:

— О, как жалка жизнь, если она должна быть только подготовкой и мостом на тот свет!

Костел стоит на холме, к порталу его поднимаются по ступеням. Перед костелом стоит Тонча Климшова и держит в правой руке две недомотанные пасмы. Она замерзла, зубы у нее стучат от холода. Ветер раздувает юбку, из-под которой видны ноги в старых рваных ботинках; на голове бабушкин поношенный шерстяной платок; глаза от стыда опущены вниз, слезы текут по щекам.

Люди валом валят в костел.

— Мошенница! Недомотка! — попрекают ее одни.

— Бедняжка! — шепчут про себя другие, видя, как девушка ежится от холода.