О русском национальном сознании - [43]

Но пойдем далее. Б.Егоров в своей статье утверждает, что славянофилы видели свой идеал "в сохранении патриархальных основ, уходящих корнями в быт и нравы допетровской Руси", и "основу для воплощения своего идеала именно в древней Руси". Опять-таки можно подобрать цитаты, как будто бы подтверждающие правоту исследователя. Однако цельная концепция славянофилов не предполагала какого-либо воскрешения древних "основ" и тем более быта и нравов. Славянофилы ни в коей мере не собирались как-то "архаизировать" современную жизнь и культуру; они стремились лишь к тому, чтобы жизнь и культура полнее и всестороннее прониклись тем самобытным содержанием, которое, по их мнению, значительно более полно воплощалось в жизни допетровской и особенно домонгольской Руси. "Европеизация" России загнала это содержание внутрь, в глубины народной жизни. Но славянофилы считали, что оно вполне способно жить и в современных формах бытия и сознания, что оно совместимо и с железными дорогами, и с новейшей наукой и философией.

И.Киреевский недвусмысленно говорил: "Если когда-нибудь случилось бы мне увидеть во сне, что какая-либо из внешних особенностей нашей прежней жизни, давно погибшая, вдруг воскресла посреди нас... то это видение не обрадовало бы меня. Напротив, оно испугало бы меня. Ибо такое перемещение прошлого в новое, отжившего в живущее было бы то же, что перестановка колеса из одной машины в другую, другого устройства и размера: в таком случае или колесо должно сломаться, или машина". И, как подчеркивает И.Киреевский, он желает "одного только" - чтобы "высшие" духовные начала русской самобытности "вполне проникнули убеждения всех степеней и сословий наших; чтобы эти высшие начала, господствуя над просвещением европейским и не вытесняя его, но напротив, обнимая его своею полнотою, дали ему высший смысл и последнее развитие..."

Философскому осмыслению этих "высших начал" и посвящены основные работы славянофилов. И невозможно без горечи думать о том, что даже у весьма образованных людей при слове "славянофилы" возникает сейчас представление о каких-то безнадежных староверах, мечтающих о возрождении допотопного быта и нравов. Мне приходилось, например, сталкиваться с настоящим изумлением по поводу того, что Хомяков обладал выдающимися техническими познаниями, что он получал в Англии патенты на свои изобретения, а его размышления об энергетике, о "прямых" и "возвратных" силах предвосхищают современные технические идеи, и в частности ракетную технику.

Никакого "староверства" нет, по существу, и в основных философских исканиях славянофилов - это искания людей, стоящих на уровне современной мировой философско-научной мысли.

Естественно, я не имею возможности даже хотя бы в самых общих чертах охарактеризовать здесь их искания, ибо для этого нужен объемистый трактат, а не журнальная статья. Но, как мне представляется, наша дискуссия имеет прежде всего цель указать на необходимость подлинного изучения наследия славянофилов. К этому я и стремился в своей статье.

НЕМЕЦКАЯ КЛАССИЧЕСКАЯ ЭСТЕТИКА

И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

(1976)

Более или менее общепризнано, что русская эстетическая мысль развивала традиции немецкой классической эстетики, воплотившейся прежде всего в трактатах Канта, Гегеля, Шеллинга и теоретических размышлениях Гете и Шиллера. Речь идет, конечно, не о простом продолжении, но о творческом развитии, которое включает в себя и существенную полемику, и диалектическое отрицание традиции. Все это отчетливо проявилось в истории русской эстетической мысли от П.Я.Чаадаева и И.В.Киреевского до М.М.Бахтина и А.Ф.Лосева.

Но гораздо реже ставится вопрос о связи немецкой классической эстетики и самой русской литературы. Между тем связь эта, как мне представляется, чрезвычайно глубока и значительна.

У нас широко и досконально изучались связи отечественной литературы с французской, а также английской литературой и эстетикой ХVII-ХIХ веков. Эти связи, разумеется, вполне реальны. Так, например, в становлении творчества Достоевского большую роль сыграл, несомненно, опыт французского романтического повествования (ранний Бальзак, Гюго, даже Эжен Сю и т.п.), а для Толстого весьма важное значение имела английская и французская психологическая проза (Стерн, Руссо и т.д.). Но при этом дело идет, я полагаю, о более или менее внешних связях - прежде всего о способах и приемах художественного освоения действительности.

Александр Блок в 1919 году лаконично сформулировал: "Наша галломания (можно добавить - и англомания.- В.К.) никогда не была органичной, и, напротив, всегда была органичной - германомания".

Однако именно внешние связи, как водится, бросаются в глаза, и именно они оказываются в центре внимания. При изучении литературных связей и взаимодействий на первый план выдвигались тематические, сюжетные или даже чисто формальные совпадения и отзвуки. Конечно, и они имели свое особенное значение, но нельзя терять из виду ту наиболее глубокую и стержневую связь, которая, как мне представляется, существует между русской литературой и немецкой философско-эстетической культурой конца XVIII - начала XIX века.