О пьянстве - [20]

– Алкоголизм – недуг, – произнес какой-то тип, распростершийся навзничь.

– Это клише, – сказал я.

– Что такое клише?

– Почти всё. Ладно, это недуг, но нам известно, что они этого не знают. Они не швыряют в тюрьму людей с раком, не заставляют их лежать на полу. Их не штрафуют и не бьют. Мы – тараканы. Нам требуется освобождение. Нам следует на демонстрации выходить: «СВОБОДУ АЛКОГОЛИКАМ».

– Алкоголизм – недуг, – произнес тот же тип, распростершийся навзничь.

– Всё – недуг, – сказал я. – Питаться – недуг, спать – недуг, ебаться – недуг, жопу чесать – недуг, разве не соображаешь?

– Ты не понимаешь, что такое недуг, – сказал кто-то.

– Недуг – это нечто обычно заразное, иногда от него трудно избавиться, иногда оно может тебя прикончить. Деньги – недуг. Мыться – недуг, рыбу ловить – недуг, календари – недуг, город Санта-Моника – недуг, пузыри из жвачки – недуг.

– А чертежные кнопки?

– Ага, и кнопки тоже.

– А что не недуг?

– Вот теперь, – сказал я, – теперь нам есть о чем подумать. Теперь хоть что-то поможет нам скоротать ночь.

Дверь в камеру открылась, и вошли трое легавых. Двое приблизились и подняли быка. Вывели его наружу. Это как-то прервало нашу беседу. Парни просто валялись.

– Давайте, давайте, – сказал я, – продолжаем в том же духе. У всех нас в руке скоро будет эта выпивка. У некоторых скорее, чем у других. Неужели на вкус ее не чуете? Это не конец. Подумайте о первом глотке.

Некоторые лежали и думали о том первом глотке, а кое-кто лежал и ни о чем не думал. Они смирились со всем, что б ни произошло. Минут через пять быка внесли обратно. Если медпомощь ему и оказали, заметно этого не было. Он снова упал, только теперь – на бок. Потом затих.

– Послушайте, господа, взбодритесь, бога ради – или ради меня. Я знаю, что к убийце относятся лучше, чем к пьянчуге. Убийце выделяют приятную камеру, шконку, он получает внимание. Относятся к нему как к первоклассному гражданину. Он действительно что-то совершил. А мы всего лишь несколько бутылок опустошили. Но глядите бодрей, мы же еще опустошим…

Кто-то улюлюкнул. Я рассмеялся.

– Так-то лучше. Выше нос, выше нос! Бог там наверху с парой шестериков «Туборга». Холодные и охлажденные они, и крохотные льдистые пузырики поблескивают на боках… подумайте только…

– Ты меня убиваешь, дядя…

– Ты выпулишься, мы выпулимся, кое-кто скорее других. И мы не побежим на встречу «АА» и не станем делать 12 великих шагов обратно к младенчеству![58] Тебя мать вытащит. Кто-то тебя любит! Итак, какой маменькин сынок из нас выберется отсюда первым? Тут есть о чем подумать…

– Эй, дядя…

– Ну?

– Подь сюда.

Я подошел.

– Сколько у меня? – спросил он. Протянул мне свою квитанцию на имущество. Я отдал обратно.

– Брат, – сказал я, – очень не хотелось бы тебе говорить…

– Да?

– Тут говорится «ничего», очень аккуратно отпечатано «ничего».

Я вернулся в середку аквариума.

– Итак, глядите, парни, я вам скажу, что сделаю. Все вынимайте свои квитанции на имущество и бросайте их в кучу на середину. Я заплачу четвертак за каждую розовую квитанцию… Завладею вашими душами…

Открылась дверь. Там был легавый.

– Буковски, – объявил он, – Генри Ч. Буковски.

– Увидимся, парни. Это моя мать.

Я вышел за легавым наружу. Выпуль был сравнительно умелый. Они просто вычли $50 как залог (у меня случился хороший день на скачках) и вернули мне остальное плюс мой ремень. Я сказал врачу спасибо за пластырь и вышел за легавым в комнату ожидания. Пока меня оформляли, сделал два звонка. Мне сказали, что меня подвезут. Десять минут я посидел, а потом дверь открылась, и мне сказали, что я могу идти. На лавочке снаружи сидела моя мать. То была Кэрен, 32-летняя женщина, с которой я жил. Она изо всех сил своих старалась, к черту, не злиться, но злилась. Я вышел за нею наружу. Добрались до машины и сели, и двинулись оттуда. Я заглянул в бардачок, нет ли сигареты.

Даже городская ратуша хорошо выглядит, когда выходишь из трезвяка. Все смотрится хорошо. Рекламные щиты, светофоры, парковки, лавочки на автобусных остановках.

– Ну, – произнесла Кэрен, – теперь, я полагаю, тебе будет о чем писать.

– Ох, еще б. А парням там я хорошее зрелище устроил. Парням меня будет не хватать. Могу поспорить, сейчас там, как в гробнице…

На Кэрен, похоже, впечатления это не произвело. Скоро взойдет солнце, и дама на рекламном плакате, одна бретелька купальника спущена, улыбалась мне, рекламируя лосьон для загара.

Бог у себя наверху с парой шестериков.

Из «Признаний говнистого поэта» [59]

Вопрос: Я прикинул, ты лучше пинков будешь раздавать, чем посуду мыть…

Буковски: Нет, дядя, моя последняя драка уже в прошлом. Свою последнюю трепку я уже получил. В драки раньше ввязывался почти каждый вечер. С барменами дрался… Это надоедает, приедается – тебе глаза подбивают, губы у тебя все распухли, зуб шатается… Никакой славы нет в этом. Обычно ты слишком пьян, чтоб драться как следует, голодаешь, ну, в общем…

Один бармен как-то бил меня каждый вечер. Крутой маленький боец такой. Поэтому однажды я рассвирепел. Вышел, купил буханку хлеба и салями. Выпил бутылку портвейна. Съел всю эту буханку хлеба и колбасу – то у меня была первая пища где-то за неделю. И выпил тот портвейн. Я тогда был могуч! Во мне была еда!