О психологической прозе - [71]

Король не только honnete homme, он еще и homme galant - галантный человек. В этом - светском - типологическом аспекте ему присущи все свойства идеального светского человека XVII века: чувственность, жажда наслаждений, учтивость, утонченное обхождение с женщинами. "Можно сказать, - он был как бы создан для этого величия, и его рост, осанка, изящество, красота, а позднее представительный вид, сменивший красоту, все - вплоть до звука его голоса, ловкости, прирожденного и величавого изящества всего его облика выделяло его среди остальных до самой его смерти как царя пчел".

Этот дар "семиотического поведения" - единственный, который Сен-Симон готов полностью признать за королем: "Ни один монарх не владело таким совершенством искусством царствовать, как он" (II, 101). Это и есть истинная сущность Людовика в толковании Сен-Симона, доминанта характера, организующая все остальные его элементы.

Но когда Сен-Симон говорит об "искусстве царствовать", он имеет в виду не могущество воли, не государственную мудрость, но только виртуозность неимоверно точного символического выражения абсолютной власти, то есть искусство формальное. Подлинный ключ к сенсимоновскому Людовику XIV - это формализм и механистичность. Существование короля - это "последовательность дней и часов, устроенная так, что, где бы он ни находился, достаточно было знать день и час, чтобы знать также, что сейчас делает король... Эта точность чрезвычайно способствовала блеску его двора и удобству быть придворным".

Но приводимый в действие королем механизм создан отнюдь не только для удобства окружающих: "В периоды наиболее пылкой любви его к своим любовницам никакое недомогание, во время которого были в тягость путешествия или парадный придворный туалет, не избавляло их от обязанности строжайше подчиняться этикету... Беременным, больным, только что вставшим от родов и в другие тяжелые для них моменты, им приходилось выезжать в парадных туалетах, наряжаться, стягивать талию, отправляться во Фландрию и еще дальше, танцевать, не спать по ночам, участвовать в празднествах, в пирах, быть веселыми и общительными... казаться всем довольными, не бояться жары и холода, воздуха, пыли - делать все это в точно назначенные часы, ни на минуту не нарушая порядка" (II, 166). Та же дисциплина распространялась на дочерей короля и жен его сына и внуков. Даже мадам де Ментенон, по словам Сен-Симона, "не раз приходилось отправляться в Марли в таком состоянии, в каком не заставили бы сдвинуться с места и служанку" (II, 168). Безмерный эгоизм короля - основное свойство "сильных мира сего" - скрестился здесь с этикетностью. Версальская машина должна работать безостановочно, потому что без этого "искусство царствовать" не может осуществиться. Даже смерть близких - сына, любимого брата - приостанавливает ее только на мгновенье; мертвые как можно скорее должны быть забыты 1. Но жестоким требованиям этого механизма беспрекословно подчиняется и сам его создатель. Самая смерть короля этикетна. Людовик XIV умирает по всем правилам католического и придворного ритуала, именно так, как, по его мнению, должен умирать король.

1 О значении формы и этикета для "версальской машины", изображенной Сен-Симоном, ср. цитированную уже книгу Г. Лея "Марсель Пруст и герцог де Сен-Симон", с. 31-34, 95. Лей, в частности, пишет: "Примеры его (короля) бесчувственности - это в то же время примеры заботы о непрерывном чередовании церемоний и развлечений, то есть заботы о форме аристократической ЖИЗНИ" (с. 31).

Но формализм Людовика изображен Сен-Симоном как трагедия. Как трагедия Франции, которую "король-солнце" оставил униженной, разоренной, изнемогающей от бесплодных войн, от преступной расточительности двора, от налогов, от диких расправ над гугенотами. Обо всем этом Сен-Симон говорит со своей, кастовой, точки зрения, но с чрезвычайной силой обличения.

Дело в том, что блистательная форма не имеет содержания. Один за другим рассматривает Сен-Симон разные аспекты характера и деятельности короля, и всякий раз он устанавливает одно и то же - роковое несоответствие между оболочкой и сущностью. И весь этот ряд несовпадений логически восходит к исходному противоречию между человеком средних способностей и самообожествившимся деспотом. "Его ум, от природы направленный на мелочи, с особою охотой останавливался на всякого рода подробностях". "Он хотел царствовать самостоятельно... Он действительно царствовал в малом, в крупном же это ему не удавалось... Министры, генералы, фаворитки, придворные очень скоро после того, как он стал властелином, подметили, что тщеславие было в нем гораздо сильней, чем подлинная любовь к славе" (II, 61, 70, 71). Сен-Симон отказывает Людовику даже в основном и элементарном качестве дворянина - в храбрости. Генрих IV любил сражения, его внук любит парады. Под сомнение взяты и религиозные чувства короля. "Король стал набожен, и набожность эта была крайне невежественной". Людовиком, в своих политических видах, овладевают иезуиты. "Богомольного короля пленили сладостной возможностью принести за чужой счет легкое для него покаяние, которое, как его уверили, обеспечит ему блаженство на том свете". Королевское покаяние за "чужой счет" состояло в зверском преследовании гугенотов, о котором Сен-Симон говорит с отвращением.