О природе вещей - [47]

Змей ядовитых кольцом окруженная, разве нам страшны?

Что Гериона для нас трехгрудого сила тройная,

Иль Диомеда Фракийца дышащие пламенем кони

На Бистониды полях и на горных отрогах Исмара?

Разве бы мучили нас Стимфальские страшные птицы?

Да и блестящих плодов золотых Гесперидских хранитель

Зоркий, свирепый дракон, обвивающий телом огромным

Дерева корни и ствол, разве мог бы он вред нанести нам

Там у Атланта брегов и у шумно гудящего моря,

Где появиться ни мы не отважимся ни чужеземец?

Так и другие, подобные им, истребленные чуда

Чем бы могли угрожать, даже если бы живы остались?

Нет, я уверен, ничем: и доселе земля в изобильи

Диких рождает зверей, и наполнены ужасом смутным

Чащи, и горная высь, и лесные глубокие дебри;

Но избегать этих мест мы почти что всегда в состояньи.

Если же сердце не чисто у нас, то какие боренья,

Сколько опасностей нам угрожает тогда поневоле,

Сколько жестоких забот и терзаний, внушаемых страстью,

Мучат смятенных людей и какие вселяют тревоги!

Гордость надменная, скупость и дерзкая наглость — какие

Беды они за собою влекут! А роскошь и праздность?

И потому, кто всё это низверг при помощи слова,

А не оружьем изгнал из души, неужель не достойно

Будет нам к сонму богов человека того сопричислить?

Если к тому же еще, одержимый божественным духом,

Многое он говорил о бессмертных богах, постоянно

Всю природу вещей объясняя в своих изреченьях.

Я по стопам его ныне иду и ему продолжаю

Следовать, здесь излагая своими словами порядок,

Коим и создано всё и в котором всё пребывает,

Времени вечный закон нерушимый не в силах расторгнуть.

Прежде всего, мы нашли путем рассуждений, что сущность

Духа телесна, и он, как и всё, что рождается, смертен,

И невредимым во век пребывать для него невозможно.

Это ведь призраки нас во сне в заблуждение вводят,

Если, нам кажется, видим того мы, кто жизнью покинут.

Мне объяснить остается, — и к этому ход рассуждений

Наших приводит, — что мир образован из смертного тела

И одновременно то, что имел он начало когда–то;

Как получилось, что тут сочетанье материи дало

Землю, и небо, и море, и звезды, и солнце, и лунный

Шар, а затем и какие из нашей земли появились

Твари живые, а также каких никогда не рождалось;

Как человеческий род словами различными начал

Между собою общаться, названья давая предметам,

Как в наше сердце проник этот ужас и страх пред богами,

Всюду, на всем протяженьи земли, охраняющий святость

Капищ, озер и дубрав, алтарей и богов изваяний.

Кроме того, и теченьем луны, и движением солнца

Силой какой, объясню, руководит кормило природы,

Чтоб не подумали мы, что между землею и небом

Собственной волей они пробегают свой путь постоянный,

Произрастанью содействуя нив и живущих созданий,

И не сочли, что вращением их божество управляет.

Ибо и те, кто познал, что боги живут безмятежно,

Всё–таки, если начнут удивляться, каким же порядком

Всё происходит кругом, особенно то, что мы видим

Над головою у нас в беспредельных пространствах эфира,

Часто они обращаются вновь к суевериям древним

И признают над собой, несчастные, строгих хозяев,

Веруя в то, что они всемогущи, не зная, что может

Происходить, что не может, какая конечная сила

Каждой вещи дана, и какой ей предел установлен.

Впрочем, не буду томить я тебя обещаньями дольше.

Прежде всего, посмотри на моря, на земли и небо;

Все эти три естества, три тела отдельные, Меммий,

Три столь различные формы и три основные сплетенья

Сгинут в какой–нибудь день, и стоявшая долгие годы

Рухнет громада тогда, и погибнет строение мира.

Знаю отлично, что всех поражает и кажется дикой

Нам эта мысль о грядущем небес и земли разрушеньи;

Трудно мне будет ее доказать убедительной речью.

Так происходит всегда, когда преподносится слуху

То, что, однако, нельзя ни глазу сделать доступным,

Ни осязанию рук; а ведь это ближайший и торный

Путь убеждения, в сердце ведущий и в область сознанья.

Всё–таки выскажусь я: словам моим самое дело

Веру, быть может, придаст, и ты, при земли колебаньях,

Сможешь увидеть, что всё сокрушается в краткое время —

Да отвратит испытанье такое судьбины кормило!

И не на деле уж лучше уверимся мы, а рассудком,

Что уничтожиться всё с ужасающим грохотом может.

Прежде, однако, чем я начну изрекать прорицанья

Много священней и тех достоверней гораздо, какие

Пифия нам говорит с треножника Феба под лавром,

Много разумных вещей сообщу я тебе в утешенье.

Чтобы не счел ты, уздой религии стянутый, будто

Солнце, земля и луна, и звезды, и море, и небо

Вечно остаться должны, обладая божественным телом,

И не подумал бы ты, что должны, по примеру Гигантов,

Каре жестокой подвергнуться все за свои преступленья,

Кто мирозданья оплот расторгает своим разуменьем

Или дерзает тушить на небе пресветлое солнце,

Смертною речью своей клеймя бессмертное нечто.

Всё это столь далеко от божественной сути, однако,

И не достойно в числе богов почитаться, что, право,

Может скорее помочь составить о том представленье,

Что лишено совершенно движения жизни и чувства.

Ибо никак допустить невозможно для тела любого,

Чтоб обладало оно духовной природой и смыслом.

Так ни деревьев в эфире не может, ни в море соленом

Быть никогда облаков, ни рыб водиться на пашнях,