О погибели Британии. Фрагменты посланий. Жития Гильды - [37]
Намерение находить везде какие-то намеки и метафоры иногда приводит Н. Хайема к абсурду: говоря о «зловещем рубеже варваров» (divortio barbarorum), он находит в слове divortio, которое можно переводить и как «развод», аналогию супружеских взаимоотношений Британии, представленной у Гильды как существо женского пола (что естественно)[425] и Рима, который определяется, как «доминирующая фигура мужского пола». Гильда, которому автор не отказывает в знании латыни и латинской литературы, должен был хорошо себе представлять, что Рим (Roma), да и «легион» (legio), который выступает у Гильды как его представитель, — слова женского рода[426]. Заметим, кстати, что хотя XX век вообще не блистал знанием латыни, рассуждения Н. Хайема, основанные на интерпретации латинских терминов у Гильды, особенно неудачны. Непонятно, например, почему автор пришел к выводу, что слово vir — «муж» было недостаточно вежливым термином по отношению к Аэцию[427]. Рассуждения автора о том, что обращение к Аэцию со стороны бриттов как к «трижды консулу» было неадекватным, учитывая то, что они взывали к нему как к военачальнику, и поэтому следует считать, что цитата из письма с обращением «Аэцию трижды консулу» была выдумана Гильдой[428], также, по меньшей мере, странно[429].
Пожалуй, истинным героем книги является анонимный сверхмогучий англосаксонский король, чей образ был «реконструирован» автором на основании вычитанных им у Гильды намеков. По мнению Н. Хайема, этот властитель добился сокрушительных результатов в покорении бриттов: так, вспоминая о легендарном намерении короля визиготов Атаульфа превратить «Романию» в «Готию», он пишет: «Планы Атаульфа не удались, но может быть, именно этого и достиг саксонский вождь в сравнительной изоляции островного диоцеза Британия»[430]. Отождествление «диавола» и «волка» с англосаксонским королем приводит автора к странным смысловым аберрациям. Например, говоря о том, как Маэлгун покинул монастырь, автор говорит: «Может быть, сами саксы играли какую-то роль в том, что Маэлгун отверг монашеское призвание?»[431]. Напомним, что автор отсылает нас к следующему пассажу: «коварный волк тебя, ставшего из волка — агнцем... похитил (не очень-то отбивавшегося), из овчарни Божией, желая сделать из агнца себе подобного волка» (34). Хайем, по сути, рисует нам картину похищения Маэлгуна из монастыря англосаксонским королем, делая, таким образом, из Гильды предшественника Лайамона, который в начале XIII века красочно описал, как Вортигерн похитил из монастыря цезаря Константа по просьбе Константина III[432].
В российской исторической литературе труд Гильды изучался редко. Одним из первых к нему как к историческому источнику обратился И. Ф. Морошкин, но его исследование в основном касалось истории бриттской церкви[433]. К тому же зачастую упоминания Гильды в нашей литературе сопровождались рядом ошибок и неточностей. Повредило репутации Гильды в нашей стране и то, что у нас почему-то прочно утвердилась характеристика Гильды как «монаха», что в советской историографии, конечно, вызывало определенные отрицательные ассоциации. Само слово «монах» (следуя просветительским традициям, и, прежде всего, в данном контексте, Э. Гиббону), предполагало предвзятость и малообразованность автора.
Итак, до сих пор Гильда и все, что с ним связано, — время и место его жизни, время и место написания его труда, его личность и происхождение, его социальный статус и религиозные взгляды — остается предметом оживленной дискуссии. Несмотря на нерешенность этих ключевых для изучения «О погибели Британии» вопросов, можно отметить некоторые общие тенденции в историографии. Прежде всего, это все большее признание скорее позднеантичного (хотя и христианского), нежели средневекового, характера мировоззрения Гильды (М. Лэпидж, Ф. Керлуэган). Во-вторых, это перемещение акцента в изучении Гильды с данных валлийской и ирландской традиции — поздних и недостоверных, с одной стороны, на ту информацию, которая содержится в самом его сочинении, и, с другой стороны — на параллели, которые представляют труды позднеантичных и раннесредневековых историков Галлии, Испании и Италии. В особенности отмечается влияние на Гильду трудов Орозия, в меньшей мере — Евсевия Кесарийского. Интересные параллели проведены между трудами Гильды и таких авторов, как Сальвиан (Р. Хэннинг, Н. Хайем) и Идаций (С. Малбергер).
Мы видели, что суждениям о Гильде в течение столетий была свойственна необыкновенная противоречивость. В значительной степени, как справедливо заметила М. Миллер, «точное значение слов Гильды определить трудно по двум причинам: отсутствие информации об истории и культуре того времени в целом (background knowledge), которое необходимо, учитывая в высшей степени афористический стиль автора, и структура самого произведения, в котором сообщения о событиях перемежаются описаниями социологического или морального характера»
