О нем доложили Сталину - [20]

— Присаживайтесь, ребята! Почаевничаем, а заодно расскажите, что у фрицев творится, — пригласил к столу разведчиков Рязанцев.

— Павел Анатольевич, разрешите сначала доложить? — спросил Петр.

Ему не терпелось поделиться с ним общей радостью.

— Тут такая бомба! — выпалил Сычев.

— Крокодилище! — вторил ему Новиченко.

— Не пугайте. Живы-то останемся? — пошутил Рязанцев, и в его глазах появился азартный блеск, когда он увидел портфель из крокодиловой кожи.

Петр достал из него карту и расстелил на столе. Рязанцеву хватило беглого взгляда, чтобы оценить важность сведений, добытых разведчиками. В его широко распахнутых глазах смешались удивление, восхищение.

— Вот это да! Ай да молодцы! Действительно настоящая бомба! — Рязанцев все еще не мог поверить в такую удачу.

— В последний момент повезло! Мы уж и не надеялись, — смущаясь, отвечали разведчики.

— Вот это Новый год! Еще один подарок. Да какой!

— Фрицам под Москвой всыпали? — первым догадался Петр.

— Не то слово! Полный разгром! — и кулак Рязанцева опустился на стол.

— Что-о?! — в один голос вскрикнули разведчики.

— Полный. На триста километров отогнали.

— Триста? А сколько в плен взяли? А что говорит товарищ Сталин? — засыпали они вопросами Рязанцева.

Уже остыл самовар, стрелки перевалили за одиннадцать, а Петр, Сергей и Владимир были готовы снова и снова слушать рассказ Рязанцева о первой и такой выстраданной победе над фашистами.

— Теперь дело за нами, — с улыбкой завершил разговор он и, прощаясь с разведчиками, попросил: — Петр Иванович, а ты задержись!

Они остались одни. Петр вопросительно посмотрел на Рязанцева. Тот не спешил начинать разговор, от итогов которого зависело многое, и задумчиво теребил карту. В те тяжелейшие дни сорок первого, когда обстановка на фронте менялась каждый день, а враг, казалось, находился повсюду, иметь в чужом стане свои глаза и уши было пределом мечтаний военных контрразведчиков. Петр идеально подходил на смертельно-опасную роль своего в стае шпионов, диверсантов и террористов абвера. В его пользу говорили пять с лишним месяцев, пройденных с боями по тылам фашистов, и результаты выполнения разведывательного задания.

Отложив в сторону карту, Рязанцев поднял глаза на разведчика. Их взгляды встретились, и слова застряли в горле — у него язык не поворачивался предложить Петру снова окунуться в тот ад, из которого он с таким трудом вырвался. И не просто окунуться, а отказаться от самого себя, облечься в ненавистную личину предателя, и каждый день, каждый час доказывать свою лояльность и преданность ассам гитлеровской разведки. А они на слово никому не верили и будущих агентов пропускали через жесточайшее сито проверок.

«Так как же нам быть, Петр? Как? — размышлял Рязанцев. — Одно дело, когда рядом находятся испытанные бойцы (тут сам черт не страшен), и совсем другое — оказаться в гитлеровском гадюшнике, абвере. Там стукач на стукаче сидит и каждый норовит подставить ножку, чтобы перед начальством выслужиться. Надолго ли у тебя хватит выдержки? Больно ты дерзок. И что? В абвере нужны не плюшевые, а дерзкие и решительные. Они дают результат».

Отбросив последние сомнения, Рязанцев задал Петру прямой вопрос:

— Петр Иванович, а как ты смотришь, если в разведку еще раз сходить?

На лицо Прядко легла тень. Подумав, он ответил:

— Если надо, так сходим.

— На этот раз придется отправиться одному.

— Одному?

— Одному. И надолго.

— Особое задание?

— Правильно мыслишь, Петр Иванович. Про абвер слыхал?

— На своей шкуре прочувствовал, — вспомнил Петр про гитлеровского агента Струка.

— Так вот, Петр Иванович, надо проникнуть в это шпионское гнездо — абвергруппу-102.

— Мне?

— И не просто проникнуть, а стать там свом и закрепиться.

— Как своим? Да вы что, Павел Андреевич? — Петр задохнулся от возмущения. — Быть в одной своре с такими, как Струк? Никогда. Я боевой офицер. Мое место в строю. Лучше…

Рязанцев не пытался его остановить, а дал выплеснуться эмоциям. Они захлестнули Петра. Нет, им двигал не страх, это была естественная реакция порядочного человека, у которого одна только мысль примерить на себя личину предателя вызывала отвращение. И это лишний раз убеждало Рязанцева в правильности сделанного выбора.

Исчерпав гневный запал и избегая смотреть в глаза Рязанцеву, Петр обронил:

— Извините, товарищ капитан, ну, не мое это дело. Чего зря тратить время? Отправляйте на фронт. Там мое место.

— Мое, не мое… Это же кто тебе такое сказал? — не отступал Рязанцев.

— Как кто? Война.

— Тут ты прав. Она каждому определяет свою цену.

— Ну вот, сами видите: мое место в боевом строю, а не среди этих выб…

— Да погоди ты со своим строем, — перебил Рязанцев и зашел с другой стороны: — Ты до войны кем был?

— Я? Интендантом.

— Интендантом. А кем стал?

Прядко замялся.

— Молчишь? Тогда я скажу: боевым командиром! Да еще каким! Бойцы готовы пойти за тобой в огонь и воду.

— Так то ж свои! А быть в волчьей стае и подвывать… Не, не тот у меня голос, — упрямо твердил Петр.

— Свои, говоришь? — Рязанцев выдвинул ящик стола, достал фотографии и швырнул их на стол. С одной из них, угрюмо набычившись, смотрел Струк.

— Иуда! Как его земля еще носит? — больше у Петра не нашлось слов.