О нас - [76]

* * *

-- ... Конечно, я рад за нее, но по правде говоря, меня от всего этого немного тошнит... -- сказал в заключение Юкку, вздохнул и прибавил: -- И сам не могу разобраться: от чего больше. Но вы то поймете, Маргарита Васильевна.

Маргарита Васильевна -- бывший настоящий профессор, теперь одна из редакторов в Остинформе (в отличие от некоторых других "профессоров" которые сами называют себя так по безграничному нахальству, а другие их -- из плохо понятой вежливости).

-- Я то да -- говорит она, -- а вот не слишком ли вы поторопились отмести в сторону всех "ползучих", по вашему? Может быть, кое кто и был прав, заранее сторонясь от всего, зная, что что как бы ни было, как бы ни вышло, но ничего хорошего не будет, если такие люди замешаны, -- а? Я ведь вам тоже сказала с самого начала: Бог с ними, с этими идейными коммунистами. Они мне и дома жить не давали, так уж здесь за них заступаться не буду, и не беспокойтесь -- сами вывернутся лучше нас с вами. Мы то будем задавать себе вопрос, может ли цель оправдать средства, а им даже в голову не придет задумываться над этим. Так что -- можете и меня ползучей считать, но -увольте!

-- Маргарита Васильевна, не сердитесь на глупого рыбака. Я вам сейчас парочку таких карикатурок покажу -- пальчики оближете. Ей Богу! Для внутреннего употребления, конечно, отвел душу от всей этой истории. И перестаньте выворачивать весь холодильник на стол. Кто это все съест?

-- А кто прошлый раз столько рыбы принес, что мы всей семьей за неделю одолеть не могли? Молчите. Вы большой, вам полагается много есть, и я сама проголодалась. Сейчас все готово, сядем, выпьем по рюмке и наговоримся всласть. А карикатуры показывайте сразу, уж очень я их у вас люблю ...

Маргарита Васильевна принимает "своих" на кухне, она же и столовая. Быстро перевертывает мясо на шипящей сковородке, вынимает из холодильника запотевшую бутылку с зеленоватой от лимонной корочки водкой, а на стол уже накрыто. Кухня большая, светлая, с деревянной угловой скамейкой для обеденного стола. Юкку думает, глядя на худенькую, живую фигурку, как ему будет трудно расстаться не только с Европой, но и вот с этими двумя домами: лебединой Таюнь и Маргариты Васильевны, -- профессора Ленинградского университета, из старой петербургской семьи. Тоже ведь лебедь, и сразу видно, что занималась балетом в молодости, на Анну Павлову похожа и лицом тоже. Бывает он во многих домах, но к большинству зайдет раз другой, и хватит. Чаще бывал у Берты, но больше для оказания моральной поддержки, теперь это отпадает, сама справится, а своим у нее не мог стать, конечно. Здесь же, как и у Таюнь, сразу захотелось. Маргарита Васильевна несколько раз внимательно присмотрелась к нему в Остинформе, потешалась над карикатурами, потом пригласила к себе, познакомиться поближе, и нисколько не кривя душой, он так и сказал совсем серьезно: "и за честь сочту, и с большой радостью".

-- Вы о чем замолчали?

-- Продолжаю думать вслух: ваш дом и Таюнь -- вот эти два, где я бываю постоянно. О Берте не говорю: снисхождение к врагу и протест против ползучих, что там ни говорите. Психологический этюд. Картины писать не собираюсь. Эта китайская статуэточка, пани Ирена, завертелась с одним мерзавцем, тяжело смотреть, а Демидова все время после службы из своей типографии не выходит, на линотипе и ужин себе готовит... О Таюнь я вам все уже рассказал, а теперь вы познакомились сами, и кажется, она вам понравилась тоже ...

-- Все таки вы ее немножко по настоящему любите, а? Признайтесь, Викинг!

-- Охотно. А вот вы, профессор, определите: как? Несчастной любовью не назовешь, неудачной тоже не считаю. Что платоническая -- понятно. Собственно, не любовь, а ощущение, что она могла бы быть, если... если бы я родился раньше, или Таюнь лет на пятнадцать позже. Вот по английски я составил определение: a wondering love -- может быть, грамматически это и не очень правильно, зато верно вполне.

-- Удивляющаяся любовь?

-- Нет, не совсем. "Ай уондер" -- имеет массу самых разнообразных оттенков. Скорее -- недоуменная. Сам себе удивляюсь и недоумеваю.

-- Муж ее попрежнему пьет?

-- Попрежнему. Тяжело смотреть. Ее я кое как понимаю, хотя и без одобрения. Вначале у нее было увлечение, может быть любовь даже, и уж во всяком случае -- жалость. Он ведь потерял ногу еще в гражданскую, и легкое тогда было простреляно тоже. В Риге работал на складе, и я думаю, ей не раз приходилось выворачиваться, когда запивал всерьез и надолго, скандалов тоже, наверно порядочно было... но как то шло. Теперь совсем плохо. Человек он культурный и интеллигентный, но на работу ему устроиться трудно. Удивляться нечего: кто будет держать человека на любой работе, который, как только увидит рюмку, так и погиб? А приятели-собутыльники всегда найдутся. Начинается, как водится, с лекций о золотом прошлом. Послушать -- подумать можно, что он в двадцать лет по меньшей мере генералом был, -- не прямо, правда, на это у него еще совести хватает, но вроде. Во всяком случае обычная пластинка: полчки, штандарты, знамена, погоны и Журавель. Слушая в сотый раз, одни зевают, другие издеваются, и тогда он переходит на высокий регистр: свою протезу и убитого сына. Потом пьяные слезы и проклятия "торжествующему хамью". Как у всех алкоголиков, задерживающие центры в мозгу у него либо ослабли, либо не работают вообще. Ни довести своей мысли до конца, ни внять каким либо аргументам он не способен, перескакивает с одного на другое, и преувеличивает до собственного обалдения. "Гипербола съедает триста пудов сена!" Знаете этот старый анекдот? На уроке естественной истории учитель спрашивает ученика, чем питается слон. Тот отвечает, что слон съедает сто пудов сена в день. "Это гипербола" -- улыбается учитель, и тут выскакивает другой ученик, всезнайка, которому хочется отличиться, и пищит: "Гипербола съедает триста пудов сена, господин учитель!"