О Началах - [139]

Не следует обольщать себя, как делают католики, наивною верою в единоспасающую силу торжественного формального акта; когда исполнятся времена и сроки, он придет (если придет) сам собою, с той же естественностью, с какою падает зрелый плод. Но не следует и отчаяваться. — Церкви уже соединяются во взаимообщении: когда одна братски помогает другой, как теперь англиканская — русской, когда, не споря о взаимных разногласиях, представители разных церквей соединяются для совместных действий (от чего отказываются католики). Церкви уже соединяются, когда православные осваивают методы и достижения католического и протестантского богословия, знакомятся с католическим культом, научаются понимать этический пафос протестантства, чтить католических святых; они разъединяются, когда папа, запрещая «католикам восточного обряда» (униатам) церковные молитвы русским святым, пытается оторвать русских людей от их небесной родины. Впрочем, даже католики в некоторой мере превозмогают разъединенность, хотя и вопреки сознательным своим устремлениям, когда в католичество вливаются все новые формации униатов, подогревающих пламя вражды, но кое–что с собой приносящих, и когда сами католики ради борьбы с Православием его изучают. Наконец (§ 98), «соединение церквей» совершается и в более широкой сфере — как взаимослияние и взаимооплодотворение культур («европеизация», «руссификация»).

Церкви уже соединяются, хотя мы, гоняясь за внешними актами и громкими, но пустыми декларациями, этого и не замечаем. Однако это «соединение» совершается медлительно и неполно, отчасти по вине нас, православных, ибо оно есть возвращение отпавших к нам, главное же потому, что оно не может быть полным без взаимной любви. А истинной Любви нет без Истины, без Правды, без полной правдивости. Правдивость же не лампадное масло, как Любовь не елейное сладкоречие и смирение не смиренничанье (§ 61). Требуемая Любовью Правда часто ранит и ожигает. Ибо во имя Любви или Единства надо не скрывать и замалчивать взаимные разногласия, а их раскрывать и обличать. Здесь нам, православным, незачем смущаться нашей худобы, наших грехов: мы не себя защищаем и не собою хвалимся. Мы грешны и ленивы, мы не умеем беречь вверенного нам сокровища. Мы хуже, чем размерившие свою жизнь и дисциплиною побеждающие хаос католики и протестанты. Но разве о нас речь? — Церковь наша — Единая Вселенская Церковь. Мы — недостойные ее сыны. Потому ли и ее отдадим на поругание? Потому ли превратим привычное нам самооплевание в оплевание нашей Матери? Есть, к несчастью, русские люди, которые, себя характеризуя, «болеют душой» за падение Русской Церкви. Точно, защищая ее, мы защищаем живоцерковный синод или Победоносцева! Попробуйте возмутиться лукавым совращением русских детей в католичество. — Вам ответят напоминанием о духе христианской любви, видно, позабыв, что и православных детей тоже любить можно. Попробуйте оспаривать ересь. — Вам скажут, что все это хитрые умствования и что не в догме дело. В чем же тогда оно, если не в христианской Истине, которая не сводится к прекраснодушию? Послушаешь этих любвеобильных до слезоточивости хулителей и подумаешь: да не разбойники ли все, кто защищает Православие? — Но хороши разбойники, которых и по рукам и по ногам связали и которым только что язык не урезали! Хороши разбойники, оружие которых даже не государство, даже не Правительствующий Синод, а слово. Нет, вина православных русских людей не в злобе, не в нападках на ино–славие, а в том, что до сих пор они были слишком пассивными и расплывчато благодушными, что свою греховность сваливали на Церковь и забывали о судьбе теплого равнодушия.

Ведь ясно же, что нельзя жить в разъединенное™, а преодолеть ее дипломатическими договорами невозможно. — Все церкви ценны и дороги; каждая может явить и — хотя бы частично — являет особый вид Вселенской Церкви, доступный другим лишь чрез любовное общение с нею. Но не все выражают в себе Вселенскую с равною полнотою и непорочностью, и должна быть и есть одна и только одна наилучшая. А она уже во всяком случае Вселенская. Каковы ее признаки? — Она прежде всего ни в чем не отступила от веры еще и внешне единой Вселенской Церкви. Она не исказила ни Символа Веры ни святоотеческого учения. Она без внутреннего противоречия может себя исповедовать, как Единую Святую Соборную Вселенскую и Апостольскую. Наконец, если могут быть еще внешние признаки, сила ее может познаваться в немощи: в гонениях и страданиях. Такова только Православная Церковь.

Она ни одного слова не убавила в Символе Веры и ни одного не прибавила, не исказила ни в чем учения семи вселенских соборов. Она полнее и лучше сохранила каноны и древний чин церковного служения! Она доныне полнее и глубже, чем все прочие, живет творениями св. отцов. Конечно, Афанасий Великий, каппадокийцы, Иоанн Дамаскин почитаются отцами Церкви и на Западе. Однако Запад чужд духу их творений, понимая и толкуя их сквозь призму томизма. Запад идет за Августином, который, при всей своей одаренности, главным образом упрощает и пси–хологизирует Плотина или, вслед за Амвросием повторяет идеи восточных отцов. То на Западе, что ближе к восточному богословию, для Запада подозрительно (Эриугена, немецкие мистики, Николай Кузанский).