О мышлении в медицине - [20]

Естественно, также и Глиссон имеет в виду не мышечные движения, а все функции органов независимо от того, относятся ли они к пищеварительным органам, к питанию или к какому–либо иному движению, связанному с жизнью. Учение Глиссона, несомненно, было изумительным венцом мышления, возникшим не на основании экспериментов, а благодаря наблюдению и философскому прозрению. Также и здесь мы видим, что отдельные теории и построения мысли только частично были самостоятельными, что в большей степени происходили дальнейшее развитие и переоценка ранее высказанных мыслей, причем новые данные прибавляли новые составные части.

Это учение о раздражимости нуждалось в дальнейшем развитии от идеи и до научного факта, и это было заслугой Альбрехта Галлера (1707–1777), несомненно, одного из величайших мыслителей среди медиков. При экспериментах он однажды положил себе на ладонь сердце животного, извлеченное из организма, и увидел, что это мертвое сердце продолжало сокращаться. Галлер был потрясен этой картиной и сделал важный вывод; ведь это сердце, сказал он себе, свою способность продолжать сокращаться должно было получить от раздражения, поступавшего не извне, а изнутри; следовательно, оно работает по собственному побуждению, самостоятельно, в силу раздражения, причина которого должна лежать в самом органе. Так возникло учение о раздражимости, в котором Галлер нуждался; оно было доказано на примере, прекраснее и яснее которого нельзя было придумать. Из учения Глиссона возникло учение Галлера, чтобы сохраниться навсегда, хотя в некоторых отношениях его пришлось исправить и уточнить. Это была победа медицинского мышления.

Но Галлер совсем не сводил раздражимости к механическим процессам; ведь она после смерти вскоре исчезает. Кроме того, ее нельзя было объяснить влиянием нервной системы; ведь сердце билось и тогда, когда было отделено от нервов. Подумать о наличии автономной нервной системы в сердце тогда не могли; соответствующие анатомические предпосылки отсутствовали. Противники Галлера (наряду со многими сторонниками, у него было и много противников), возможно, были правы в том отношении, что он выдвигал на первый план физиологию, в то время как анатомия не могла с ней идти в ногу. Но ведь часто бывает, что один вид мышления развивается быстрее, чем другой, смежный с ним, причем возникают ошибки, исправляемые только позднейшими исследованиями. Значение успеха следует оценивать применительно к его времени.

Учение и книги Галлера, как уже было сказано, нашли и горячих сторонников, и суровых противников, и учеников, выходивших за пределы мыслей своего учителя, дополнявших и при этом изменявших, т. е. портивших, последние. Но все–таки по прошествии полуторы тысячи лет, а именно после Галена нашелся ученый, который снова написал труд по всеобщей физиологии. Именно в этом была великая заслуга Галлера, который посредством бесчисленных опытов и исследований старался найти для этого правильную основу.

Быть может, новое учение, естественно не свободное от ошибок, было чересчур сложным для многих врачей. Им были нужны для практики простые представления, и этим объясняется большой успех и слава, которых достиг шотландец Уильям Куллен (1712–1790). Он, конечно, был под впечатлением и влиянием исследований Галлера, но у него все же были и свои собственные мысли. Так, он отстаивал взгляд, что «нервный принцип» определяет все функции организма как здорового, так и больного человека. Также он придавал значение понятиям тонуса, судорожного сокращения и атонии; они определяли его поведение при лечении.

Значительно шире распространилось учение Джона Броуна (1735–1788), его ученика, а впоследствии непримиримого противника. Броун провел ряд лет в нужде и даже в долговой тюрьме, пока достиг признания. Последнее он завоевал сочинением «Элементы медицины». Это была его теория жизни, учение о здоровом и больном человеке и теория всех явлений жизни, под названием броунианизма, пережившая своего автора. Для Броуна раздражимость, достояние одних только живых, служит отправной точкой. К внешним раздражениям он относил также и кровь, и выделения желез. Он не любил философских мудрствований и поэтому оставил открытым вопрос о том, что такое раздражимость — вещество или сила. Он считал местом пребывания раздражимости нервную систему.

Каждому живому существу — не только человеку, но и животным и растениям — с самого их возникновения присуща некоторая степень раздражимости. Последняя может уменьшаться и увеличиваться, и от ее степени зависят явления жизни, наблюдаемые как у здорового, так и у больного человека; естественно, существует и средняя степень. Болезни могут возникать и от чересчур сильного, и от чересчур слабого раздражения, а в соответствии с этим следует различать стенические и астенические болезни; между ними лежит «среднее состояние». Астения может быть вызвана чересчур сильным или чересчур слабым раздражением, или отсутствием раздражения. Это были очень простые положения общей патологии, и им соответствовала и терапия.

Что касается исцеляющей силы природы, играющей такую большую роль в мышлении большинства врачей, то Броун придавал ей лишь небольшое значение: на нее, по его мнению, не следует рассчитывать; природа делает то, к чему она бывает вынуждена воздействиями извне, и только это приводит к изменениям. Что касается болезней и их причин, то сильнейшим стеническим раздражением является тепло, сильнейшим астеническим — холод. Астеническим является также и воспаление, к которому относятся некротическая дифтерия, некоторые формы подагры и сливная оспа. Насчет судорожных сокращений у Броуна тоже была теория, отличающаяся от взглядов того времени; это не проявления гипертонуса, вызванные чрезмерным притоком нервного духа; нет, они возникают вследствие астении, и поэтому опий, столь высоко ценимый Броуном, действует не успокаивающим, но укрепляющим образом.