О мышах и о людях - [2]
— Могли бы доехать до самого ранчо, если бы этот дундук, водитель автобуса, знал, чего говорит. Да это, грит, в двух шагах. В двух шагах, ага… Почти четыре мили — вот что такое «в двух шагах». Неохота ему было тормознуть у ворот ранчо, вот и всё. Слишком, чёрт его дери, лениво ему было тормознуть. Ему, чёрт его дери, и в Соледаде, поди, лень останавливаться. Нет, взял выпнул нас — там, грит, всего–то два шага по дороге… Бьюсь об заклад, мы уже сделали больше четырёх миль. По этой чёртовой жаре.
Ленни бросил на него робкий взгляд:
— Джордж?
— Ну чего тебе?
— Куда мы идём, Джордж?
Маленький дёрнул вниз поля шляпы и сердито глянул на большого.
— Так ты уже всё забыл, что ли? И чё, я должен опять тебе всё это рассказывать, да? Господи боже, ну что ты за дурень!
— Забыл, — виновато подтвердил Ленни. — Но я старался не забыть. Ей богу, я старался, Джордж.
— Ладно, ладно. Растолкую сызнова. Всё равно делать нечего. Я убиваю на эти россказни кучу времени, но ты один хрен всё забываешь, и мне опять приходится начинать сначала.
— Я старался, Джордж, я правда старался, — бубнил Ленни, — но у меня не вышло. Только помню про кроликов, Джордж.
— К чертям кроликов! Всё что ты способен вбить себе в башку — это, блин, кролики. Ладно, слушай, и на этот раз тебе придётся–таки запомнить, коли не хочешь, чтобы у нас были неприятности. Ты помнишь, как мы сидели в той дыре на Говард–стрит и глазели на доску объявлений?
Лицо Ленни расплылось в блаженной улыбке.
— Ну да, Джордж, я помню, что… но… чего мы там делали? Я помню, зашли какие–то девушки, и ты говоришь… ты говоришь…
— К чертям, что я там говорил. Ты помнишь, как мы пришли в «Мюррей и Рэди», и они дали нам трудовые книжки и билеты на автобус?
— А, ну да, Джордж, теперь я вспомнил, — руки Ленни быстро шмыгнули в карманы куртки. И он кротко проговорил: — Джордж… у меня нету моей… этой… Видать, я потерял её.
Он с безысходностью уставился в землю.
— У тебя никогда её и не было, дурень ты этакий. Они обе у меня. Уж не думаешь ли ты, что я разрешу тебе держать при себе трудовую книжку?
Ленни с облегчением улыбнулся.
— Я… Я думал, что положил её сюда, — его рука снова скользнула в карман.
Джордж подозрительно прищурился:
— Чего там у тебя?
— Ничего у меня в кармане нет, — быстро ответил Ленни.
— Я знаю, что в кармане ничего. Оно у тебя в руке. Что у тебя в руке, чего ты там прячешь?
— Да ничего, Джордж. Правда, ничего.
— Ага, рассказывай. Давай–ка это сюда.
Ленни отвёл сжатую в кулак руку подальше от Джорджа.
— Это только мышка, Джордж.
— Мышка? Живая мышь?
— Не–а. Мёртвая мышка, Джордж. Я не убивал её. Правда! Я нашёл её. Я нашёл её уже мёртвую.
— Давай её сюда! — велел Джордж.
— Позволь мне оставить её себе, Джордж.
— Дай сюда!
Сжатая ладонь Ленни неохотно подчинилась. Джордж взял мышь и бросил её в кусты на другой стороне заводи.
— Накой тебе мёртвая мышь, а? — спросил он.
— Я бы тихонько гладил её пальцем, пока мы так долго–долго идём, — отвечал Ленни.
— Ну уж нет, ты не будешь гладить никаких мышей, пока идёшь со мной. Ты помнишь, куда мы топаем?
Ленни выглядел испуганным. Он в замешательстве уткнулся лицом в колени и глухо произнёс:
— Я опять забыл.
— Господи Иисусе, — покорно вздохнул Джордж. — Ладно, слушай сюда: мы идём работать на ранчо, на таком же, с какого мы ушли на севере.
— На севере?
— В Уиде.
— А, точно, я помню. В Уиде, да.
— Это ранчо, куда мы идём, — прямо вон там, в четверти мили. Мы придём туда и спросим хозяина. Вот гляди, я дам ему эти трудовые книжки, а ты молчи, не говори ни слова, понял? Ты только стой и не говори ничего, Ленни. Если он поймёт, что ты немного того, мы не получим работы, но если он увидит, как ты работаешь раньше, чем услышит, чего ты мелешь, то всё будет путём. Сечёшь?
— Конечно, Джордж. Конечно, я секу.
— Лады. Ну, скажи мне: когда мы найдём хозяина этого ранчо, что ты станешь делать?
— Я… Я… — Ленни задумался. На его лице отразилось мучительное движение мысли. — Я… не стану ничё говорить. Буду тока стоять там и всё.
— Молодец. Красавчик. Давай, Ленни, повтори это раза два–три, чтобы уж точно не забыть.
— Я не стану ничё говорить… — послушно забубнил Ленни. — Я не стану ничё говорить… Я не стану ничё говорить. Вот.
— Лады, — кивнул Джордж. — И ты не должен делать ничё плохого, наподобие как отмочил в Уиде.
Ленни выглядел озадаченным.
— Как отмочил в Уиде? — растерянно переспросил он.
— Да ты, кажись, и это забыл, а? Ну и ладно, я не стану тебе напоминать, а то, чего доброго, ты сызнова такое провернёшь.
На лице Ленни мелькнул отблеск понимания.
— Они прогнали нас из Уида, — изрёк он с торжеством.
— Прогнали нас, как же, — недовольно проворчал Джордж. — Мы сбежали. Они искали нас, но поймать у них не вышло.
Ленни счастливо хихикнул:
— Я не забыл это, ещё бы!
Джордж откинулся назад и лёг на песок, сложив руки под головой. Ленни в точности повторил его движения, а потом приподнял голову и посмотрел на Джорджа, чтобы убедиться, что всё сделал правильно.
— Блин, с тобой одни заморочки, Ленни, — сказал Джордж. — Всё было бы так легко и просто, если бы ты не висел у меня на хвосте. У меня была бы лёгкая житуха и, может быть, я даже завёл бы себе девчонку.
Роман классика американской литературы Джона Стейнбека «К востоку от Эдема» («East of Eden», 1952), по определению автора, главная книга всего его творчества. Это — своего рода аллегория библейской легенды о Каине и Авеле, действие которой перенесено в современную Америку; семейная сага, навеянная историей предков писателя по материнской линии.
Написанная на основе непосредственных личных впечатлений книга Стейнбека явилась откликом на резкое обострение социально-экономической ситуации в США в конце 30-х годов. Летом 1937 года многие центральные штаты к западу от среднего течения Миссисипи были поражены сильной засухой, сопровождавшейся выветриванием почвы, «пыльными бурями». Тысячи разорившихся фермеров и арендаторов покидали родные места. Так возникла огромная волна переселенцев, мигрирующих сельскохозяйственных рабочих, искавших пристанища и заработка в долинах «золотого штата» Калифорнии.
Книга известного американского писателя Джона Стейнбека "Русский дневник" написана в 1947 году после его путешествия по Советскому Союзу. Очень точно, с деталями быта и подробностями встреч Стейнбек воспроизводит свое путешествие по стране (Москва - Сталинград - Украина - Грузия).
В повести «О мышах и людях» Стейнбек изобразил попытку отдельного человека осуществить свою мечту. Крестный путь двух бродяг, колесящих по охваченному Великой депрессией американскому Югу и нашедших пристанище на богатой ферме, где их появлению суждено стать толчком для жестокой истории любви, убийства и страшной, безжалостной мести… Читательский успех повести превзошел все ожидания. Крушение мечты Джорджа и Ленни о собственной небольшой ферме отозвалось в сердцах сотен тысяч простых людей и вызвало к жизни десятки критических статей.Собрание сочинений в шести томах.
Роман «Зима тревоги нашей», последняя книга классика мировой литературы XX века и лауреата Нобелевской премии Джона Стейнбека, отразил нарастающую в начале 60-х гг. в США и во всем западном мире атмосферу социального и духовно-нравственного неблагополучия, а также открыл своего автора как глубокого и тонкого психолога.Итен Аллен Хоули, потомок могущественного семейства, получивший высшее гуманитарное образование, знаток истории и литературы, поклонник латыни, вынужден работать продавцом в лавке какого-то макаронника, Марулло.
Первый роман Джона Стейнбека "Золотая Чаша" (1929), по свидетельству американских литературоведов, был создан под влиянием романа известного автора приключенческих произведений Рафаэля Сабатини "Одиссея капитана Блада". Стейнбек фактически создал беллетризованную биографию хорошо известного в свое время английского корсара и авантюриста XVII века Генри Моргана.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
В сборник «Рыжий пони» входит: Подарок / The Gift (1933) Великие горы / The Great Mountains (1933) Обещание / The Promise (1937) Вожак / The Leader of the People (1936)
Вниманию читателей предлагается книга «Квартал Тортилья-Флэт», принадлежащая перу выдающегося американского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе (1962) Джона Стейнбека.Действие разворачивается в калифорнийском городке Монтерей, в среде пайсано — потомков испанцев, индейцев и мексиканцев; ее герои — очаровательные плуты и бездельники Дэнни, Пилон, Пабло и другие — промышляют аферами и воровством, то и дело оказываясь за решеткой.Однако грубость нравов сочетается у них с вполне возвышенными стремлениями, наивное лицемерие — с трогательным простодушием, а хитрость и расчетливость — с самоотверженностью и бескорыстием.
«В городе рассказывают об одной огромной жемчужине – о том, как ее нашли и как ее снова лишились. Рассказывают о ловце жемчуга Кино, и его жене Хуане, и о ребенке их Койотито. Историю эту передавали из уст в уста так часто, что она укоренилась в сознании людей. И как во всех историях, рассказанных и пересказанных множество раз и запавших в человеческое сердце, в ней есть только хорошее и дурное, только добро и зло, только черное и белое и никаких полутонов. Если это притча, может быть, каждый поймет ее по-своему и каждый увидит в ней свою собственную жизнь.