О моем отце - [4]

А каково им было читать такие, например, строки: "Беру газеты и книги, и первое, что в них поражает, - ложь всюду: в труде, в общественной жизни, в семейных отношениях. Лгут все: и коммунисты, и буржуа, и рабочий, и даже враги революции, вся нация русская. Что это? - массовый психоз, болезнь, слепота" ("Третья столица", "Мать-мачеха"). Правда, еще до Пильняка это заметил один из основателей декабристского общества А. Муравьев: "В России ложь - характерная черта власть имущих; все лгут - от суверена до самого последнего его подданного". А до начала перестройки это мог сказать каждый из нас. Вяч. Полонский жалуется, что, когда Пильняку пеняли за его "резкости" и "преувеличения", он, пожав плечами, отвечал, что не берет на себя ответственность за все мнения своих персонажей. (Кстати, в повести "Третья столица" слова о всеобщей лжи сказаны иностранцем.)

Мысль о том, что коммунисты не сами по себе хороши, а лишь потому, что причастны к историческим судьбам России, кажется странной, необычной. Невозможно даже сразу сказать, что в ней так озадачивает. На первый план выдвигается Россия, т. е. народ, принижается значение власти. Из-под власть имущих убирается постамент, они сами уменьшаются в размерах и как бы отдаляются, из мессий превращаются в деятелей, которым еще надо доказать свое усердие.

Легко понять по этим примерам, насколько Пильняк раздражал все официальное. Пресса обзывала его мелкобуржуазным, буржуазным и предателем.

Чем дальше, тем более требовалось писать все отцеженное, отлитое в круглые или хотя бы квадратные формы, где нет боли и рваных ран, и уж тем более нет сомнений. И уже выяснилось, что ни во время революции, ни после нее никогда не было ошибок, а только ровный поступательный путь вверх, ко все новым достижениям. Но Борис Андреевич считал, что писатель обязан говорить только правду, он ведь голос народа - его право, его, так сказать, крест - служение правде, такой и той, которая ему видится единственной. "Мне выпала горькая слава быть человеком, который идет на рожон. И еще горькая слава мне выпала долг мой - быть русским писателем, честным с собой и с Россией",- писал он в рассказе "Расплеснутое время" (1924). Такой попыткой - "быть честным с собой и с Россией" - была последовавшая вскоре после "Отрывков из дневни ка" публикация "Повести непогашенной луны", весь тираж которой был конфискован и которая окончательно укрепила за Пильняком репутацию человека по меньшей мере неосторожного. Несостоявшаяся публикация сыграла в дальнейшем решающую роль в его судьбе.

В "Повести непогашенной луны" Пильняк уже в 1926 году прозрел некоторые черты будущего культа личности, его, так сказать, еще молодую, нарождающуюся стадию. Но уже не безобидную, уже связанную с уничтожением Сталиным крупных государственных деятелей своих партийных товарищей. Речь идет о Фрунзе. Наиболее важным, однако, тут является то, что Пильняк обнажил механизм уничтожения, который зиждился на главном постулате - дисциплине, верности приказам партии. Во имя этой мнимой верности многие впоследствии сложили головы, прежде чем поняли, что произошел переворот, что сподвижники Ленина во имя "единства" партии, ее "монолитности" - безжалостно уничтожаются, а на смену им приходят карьеристы или нерассуждающие исполнители. В первый раз здесь обнажается система, когда во имя ложно понятого партийного долга человек идет на бессмысленную смерть, иначе говоря, безмолвно позволяет себя убить. Действительно, командарм Гаврилов, не желая операции и чувствуя себя здоровым, покорно ложится под нож во имя партийной дисциплины. Во имя партийной дисциплины совершаются неправедные дела, клевещут на невинных и оговаривают сами себя. Механизм, который порожден слепым следованием догме, почва, которая порождает диктатора, тирана, этот механизм - пусть в еще неразвитой форме, но со всеми сложившимися чертами,- этот механизм описан в литературе впервые.

Ни Сталин, ни Фрунзе не были названы по именам, но современники мгновенно разглядели знакомые черты. Печать обрушилась на Бориса Андреевича, находившегося в то время за границей, с безудержной бранью. Исступление, с которым его кляли, само по себе показательно. Борис Пильняк - путаник, у него незрелые идеологические позиции, он не понимает хода событий, не видит поступательного хода революции - эти обвинения были самыми мягкими, и они, кстати, именно с тех пор закрепились за ним и кочуют из работы в работу. Эти дежурные упреки ортодоксальные критики трудолюбиво переписывают друг у друга и по сей день, добавив к ним "модернизм", слово, которое они считают особенно уничтожающим. Между тем, в обвинении Сталина в злонамеренной отправке Фрунзе на операцию никакой путаницы нет. Обвинение достаточно прямое и ясное. Не случайно в 1937 году Пильняку инкриминировалось "Красное дерево", а о "Непогашенной луне" не было ни слова: предпочли не узнавать действующих в ней лиц, не признавать факта насильственной гибели Фрунзе.

В эпоху после XX съезда ко мне обращались ветераны революции, а также Красной Армии, искавшие документальное подтверждение версии убийства Фрунзе, изложенной в "Повести непогашенной луны". Неясность до сих пор и в организации убийства Кирова, и смерти Орджоникидзе, Куйбышева и других говорит о том, что подобные акции не оставляли следов. Тем не менее в книге "М. В. Фрунзе. Воспоминания друзей и соратников" (М.: Воениздат, 1965) мы находим по крайней мере в трех местах подтверждение выдвинутой Пильняком версии. Ближайший друг и сподвижник Фрунзе И. К. Гамбург свидетельствует о нежелании Фрунзе ложиться на операцию и то обстоятельство, что он делает это по приказу партии и даже самого Сталина. Совпадение отдельных реплик говорит о том, что Борис Андреевич получил материал от ближайшего окружения Фрунзе, т. е. повесть в основе своей документальна.