О, Мари! - [116]

К заключенным я испытывал жалость, иногда презрение, иногда симпатию, редко – ненависть. В сумке, как правило, приносил в тюрьму шоколад, сигареты, так как люди нередко расслаблялись и просили о каком-то маленьком одолжении. После одного-двух месяцев изоляции они с огромным нетерпением ждали следователя, который если не принесет освобождение, то хотя бы внесет определенность – что будет дальше, что их ожидает. Мне, молодому следователю, поручали не самые важные дела: хулиганство, кражи, спекуляции, нанесение средних и легких телесных повреждений, реже – дела об изнасиловании или попытке изнасилования, о нарушении правил торговли.

В отличие от опытных следователей, которые вели одно большое дело несколько месяцев, через мои руки проходило несколько дел в неделю, поэтому мне приходилось общаться со многими людьми. Тем не менее все эти дела предусматривали в виде наказания определенный срок лишения свободы, поэтому требовалось тщательное расследование. В душе я не любил свою работу, особенно если расследование требовало посещать морг. Правда, к этому я смог более или менее привыкнуть в последующие годы, когда специализировался по тяжким преступлениям, таким как убийства и нанесение тяжких телесных повреждений со смертельным исходом. Не любил бывать в больницах, особенно в венерологическом и психиатрическом диспансерах. Возможно, слово «не любил» не совсем уместно, но бывал я там только в крайних случаях, и если можно было получить необходимые сведения по каким-то другим каналам, предпочитал их. Я не мог преодолеть свою брезгливость и бесконечно вытирал руки и нос одеколоном, чем вызывал хохот коллег. Но, зная мой невыдержанный, взрывной характер, они старались избегать крайностей и не доводить меня до кипения, ограничиваясь легким подшучиванием.

Я долго раздумывал о непредсказуемости судьбы, о логике случайностей, о невезении, представлял себя на месте фигуранта того или иного уголовного дела, прикидывал, как бы я поступил в той же ситуации. Ответы давались нелегко. Я пришел к выводу, что любой человек может избежать многих сложных ситуаций в жизни, если будет вести себя осмотрительно, но полностью исключить их невозможно, здесь начинают действовать абсолютно другие факторы, о наличии которых человек даже не подозревает. Обстоятельства иногда складываются так, что невозможно предугадать ход развития событий. Предположим, Жоко умер бы от наших побоев. Или, еще того хуже, умер бы артист Леонид, известный человек. А ведь главным героем и в том и в другом инциденте фактически выступал я.

Вспоминались и другие случаи, когда мы, чувствуя свою силу и относительную безопасность, молотили уличных хулиганов, не заботясь о последствиях. А ведь один из этих случаев мог закончиться трагедией. Тогда уличная драка превратилась бы в убийство, и кому-то пришлось бы за него ответить. Тогда… Тогда я бы вышел на авансцену. Что стало бы со мной? Исключение из университета, судимость, пусть небольшой, но срок, тюрьма. Тогда уже другой молодой следователь сидел бы передо мной и допрашивал меня. Такие мысли приходили мне в голову всякий раз, когда мне доводилось допрашивать людей моего возраста.

Людей я чувствовал интуитивно, по каким-то импульсивным ощущениям, причем первое впечатление, как правило, впоследствии оказывалось верным. Правда, моя излишняя доверчивость не раз оборачивалась против меня, что вызывало у меня бурное возмущение, и я искал немедленного и жестокого наказания неблагодарного, иногда с применением грубого физического насилия. Тот факт, что значительное количество людей, прошедших по уголовным делам и впоследствии получивших различные сроки наказания, остались со мной в добрых отношениях и старались обращаться ко мне за помощью в вопросах, где я мог быть им полезным, – таким как трудоустройство, написание ходатайств, составление характеристик, – говорил о том, что мое стремление видеть в каждом человека и быть, насколько это возможно, добрым, вполне оправданно. Конечно, все это не вписывалось в советскую обвинительную логику, которая заранее видела в людях виновных.

Случалось, что бывший молодой хулиган, освободившийся из тюрьмы, вдруг женился, становился нормальным гражданином ущербной страны и неожиданно приходил ко мне в гости, порой с женой – особенно в новогодние праздники, когда все двери открыты для всех. Это происходило даже тогда, когда я уже давно не работал следователем. Многих я помнил в лицо и по совершенному преступлению, но без имен и отчеств. Я поздравлял их с освобождением, знакомился с женами, подругами, родителями, с которыми они приходили, просил при необходимости обращаться за помощью. Разумеется, садились за стол, я угощал гостей и старался как можно глубже вникнуть в их жизнь, в их проблемы. Такие связи редко имели продолжение, но я понимал, что в моем лице они не теряли доверия к людям, а может, и к власти, так как я представлял в данном случае и власть. Значит, я правильно живу, думал я, но надо освободиться от излишней агрессивности и жесткости, помнить, что, если ты когда-либо поднял руку на человека, потом, каким бы добрым ты ни был по отношению к нему, он никогда тебе этого не простит. В душе я признавался себе, что во многом здесь чувствуется воздействие Мари и ее семьи, их глубокой религиозной доброты.