О любви и не только… - [5]

– Пусть Волков достанет, – предложила я.

– Он ненавидит просить, унижаться… А тебе все равно.

Волков, значит, гордый. А об меня можно ноги вытирать. Мне захотелось бросить трубку, предварительно сказав ей пару слов, но мне стало жаль отца. Танька начнет ему жаловаться, накручивать его нервы на кулак, а у отца и так больное сердце. Лучше я перетерплю. От меня не убудет.

– Я подумаю, – сказала я.

Ответ размытый. Подумаю – просить или не просить. Волков, конечно, гордый, а я, получается, нерешительная. Подумаю – и ничего не буду делать. Это то же самое, что «шла бы ты…», только без скандалов и без потерь.

Танька родилась в год Лошади. Огненная лошадь. Ей надо кого-то топтать. Волкова она боится, других не достать, слишком далеко отстоят. Вне досягаемости. Остаюсь я. Я, конечно, могла бы спрятаться за своего мужа. Но муж в Америке.

В Грузии есть выражение «У патроне». Значит, без хозяина. Женщина без хозяина как бездомная собака. Любой может кинуть камень.

Лиза и вулканолог съездили в Ялту, провели там весь август, а осенью разбежались окончательно.

Вулканолог стоял на страже своих интересов и не в состоянии был думать ни о ком, кроме себя. А семья – это семь я. Нужно думать о каждом.

* * *

Однажды позвонил отец и попросил меня приехать.

– А Танька дома? – спросила я.

– Танька придет через два часа.

Я поняла, что в два часа надо уложиться.

Я приехала. Дверь открыла Раймонда – так я зову домработницу Раю. Раймонда любила показывать зубной протез, вытаскивая его изо рта, и любила напоминать:

– Я – потомственная крепостная.

– Нашла чем хвастать, – комментировала я.

Раймонда любила меня всей своей бесхитростной преданной душой, всегда угощала тостами с джемом. Танька запрещала ей скармливать продукты. Джем Раймонда приносила из дома, она сама его делала из собственной красной смородины. Это был ее личный джем.

Я, в свою очередь, задаривала ее индийскими украшениями из натуральных дешевых камней. Раймонда едва не падала в обморок от такой красоты.

Отец завел меня в кабинет и сказал:

– Муся, я приготовил завещание.

– Зачем? – спросила я.

– Я ложусь на шунтирование.

– И что?

– Операция на открытом сердце.

– Такие операции сейчас – рутина. Как аппендицит, – беспечно проговорила я, холодея внутри.

– Я понимаю. Но если что… Короче, я хочу оставить тебе дачу.

– А как же Танька? – спросила я, холодея уже не за отца, а за Таньку.

Отцовская дача на сегодняшний день с учетом земли стоит огромных денег. Танька эту дачу перестраивала, достраивала, нанимала дизайнеров, вкладывала душу.

– Танька сойдет с ума, – сказала я.

– Я завещаю ей квартиру и деньги. Ей хватит.

Квартира в тихом центре, в сталинском доме, тоже по нынешним временам тянет на миллион. Но Танька захочет и то и другое. Она захочет ВСЕ.

– Ты не умрешь никогда, – убежденно сказала я. – Ты был всегда и будешь всегда.

– Хорошо бы… – усмехнулся отец.

– А зачем тебе операция? Живешь и живи.

– Может быть инфаркт. Надо успеть до инфаркта.

Значит, Танька правильно боялась.

Мы замолчали.

– У меня есть дача, – напомнила я. – Зачем мне две?

– В одной будешь жить, другую сдавать, – сказал отец. – Надо же на что-то существовать…

– Но я работаю…

– Ты должна не работать, а творить. И не думать о деньгах…

Раймонда вплыла в кабинет с подносом в руках. Поставила угощение. Оглядела нас и понимающе вышла.

– Рано плакать, – сказал отец. – Может, все и обойдется.

Я вдруг заметила, что плачу.

– Танька меня убьет, – сказала я. – Киллера наймет. Отстрелит.

– Не убьет. Она лучше, чем ты думаешь. Я ей за все благодарен. Я тебе больше скажу: я ее люблю. Но тебя я люблю сильнее. Ты – моя кровь. А кровь – не вода.

Значит, Танька правильно меня отваживала. Сколько Волкова ни корми, он все равно в лес смотрит.

Мы стали молча пить чай.

Отец встал. Достал завещание.

– Спрячь, – сказал он.

– Боишься Таньку? – проверила я.

– Не боюсь. Просто не хочу огорчать.

– Она же все равно узнает.

– Когда-нибудь узнает, конечно.

Я взяла завещание и положила его в сумку. И в следующую секунду повернулся ключ во входной двери. Вернулась Танька.

Она вошла в кабинет и зорко оглядела нас с отцом. Взгляд у нее был как у куницы. Я никогда не видела куниц, но мне кажется: именно так они и смотрят – прицельно, пристально, хищно.

Я заторопилась домой.

Ванька

Ванька – Иван Петрович Панасюк – мой сосед по даче. Живет за забором.

Когда-то мы делили границы. Это была долгая песня. Социализм тогда уже кончился, капитализм еще не родился, царила полная неразбериха в делах и в умах. Я, например, не знала, что можно вызвать землемера, и ходила с рулеткой, ставила отметины на заборе.

Потом явился Иван и стал мерить шагами, удаляясь от меня, виляя округлым женственным задом. Ванька шел прямо, потом почему-то его повело, как пьяного, в сторону моего участка. Он сделал метку. Таким образом, линия забора оказалась не прямой, а под углом.

Мне это не понравилось. Я собралась высказаться. Мы вышли на дорогу. На дороге стояла барышня из земельного комитета. Когда Ванька ее вызвал? Барышня что-то записала. Ванька поставил подпись. Все смотрели на меня. Я тоже поставила подпись, поскольку все смотрели и ждали и было неудобно задерживать.