О Кузьме, о Лепине и завещании Сталина и не только - [6]

Сказать, что Кузьма был не религиозен, ничего не сказать: он был придирчиво, обидчиво, воинственно, до страсти антиправославен. Из эссе — “Другу Прохорову” (М. Ремизова, она дотошная, все знает, считает, что в “оригинале” стоит — Федорову): “От пасхального елея (не очень ясно, что все же имеется ввиду, возможно, праздничный стол на Пасху) пахнет карелинским (намек, читай — предательским: Феликс Карелин посадил кузьмовскую компанию, агентурные материалы, которыми огорчал нас следователь во время ночных допросов и сокрушил, все Карелина; этот был не просто банальным стукачом, а провокатором; сложность ситуации в том, что он запутался и сам проходил по нашему делу) ладаном — он первый формализовал (крестился; Кузьма полагает, что Карелин крестился первым, пусть так, а что из этого?) религиозные бредни 48-го года (бредни? что сие значит? Рамакришна, индийская философия, философские искания, бдения молодежи, комната Кузьмы, Кирова 20, это у метро Красные ворота?! твое каждое слово дышит ядом! перегибаешь палку, Кузьма, что на тебя нашло?), первый сохранил верность убеждениям (и Александров сохранил, да и ты, Кузьма, сохранил! любишь стихию революции, еще как! великие Будельцы, там кавалер ордена Красного знамени гулял, заваливал в овраге девок, рубал всё и вся модной, авангардистской, романтической шашкой, нам хоть паралич, но прогрессивный, левизна, левизна всяческая, Маяковский, альтер эго, ощущаешь себя, переселение душ, эдаким непобедимым, вечным, не памятником на площади, а живым, во плоти Маяковским), первый увидел звезду (у Феликса, его версия, были какие-то мистические видения, недоступные уму, никто из нас, кроме Феликса, звезду не видел: Феликс первый и последний) в ночь на 1 апреля, правда, насколько помню, по новому стилю …Я забыл древнерусскую пословицу: Не то “Иван Кузьме не товарищ”, не то… Ну, ка* (может — как: вообще-то смысл один и тот же), Андрей, ешь чечевичную похлебку?”

Юпитер, ты сердишься!

Ты пишешь (6 января 1964):

“Я не хотел встречать Новый год по теме идейных соображений, но поддался ортодоксу наклонностей.

К числу соображений относительно бешеная, как зубная боль, неудовлетворенность, как я уже говорил, конструктивными друзьями”

Неужели главное и демоническое зло мира, не дающее тебе жить и дышать, “конструктивные друзья”? Шмаин, Федоров? Крайне подозрительно, что ты так раздраженно, неугомонно, сердито пишешь, срываешь голос, петуха даешь, сплошные обгоняющие, опережающие неувязки. Почему ты попал в капкан мутных, темных чувств? почему “зубная боль”?

Непростой вопрос, и мы не будем его до конца прояснять, в каждом из нас много темных глубин, и не они определяют человека.

IV. Лепин первым стал писать о Кузьме, но он прямой антипод Кузьмы: шибзик, сухарь, чужд, чужероден

Первым о Кузьме взялся писать Лепин; он лепит образ Кузьмы, используя термины — “русский странник”, к каликам перехожим Кузьма причислен. Лепин пишет:“Было мужеством остаться с открытым вопросом о Боге… не менять (в тексте “не менее”, видимо опечатка) его ни на какой богословский, догматический, человеческий ответ”… “православное возрождение повернулось к Кузьме Карелиным…”

Для полноты картины и к месту вспомнить одно замечание Кузьмы, слова в некотором смысле пророческие: “Я своим долгом, своей обязанностью почитал написать воспоминания об Р. Г., чтобы не написал дурак или чужеродные” (“Другу Прохорову”). Можно сказать и со всей несомненной однозначной определенностью, что Лепин для исключительно художественной, исключительно гениальной натуры Кузьмы и был таким “чужеродным”: пустобрехом, человеком скудных чувств, пресной эмоциональной жизни, одни фокусы и пустые выкрутасы чистого разума, раздражающие, профанирующие истину, скучно-заумный “геттингенский” (простите — любимое словечко Кузьмы) подступ, мертвящий, высушивающий, убивающий все живое. Могу свидетельствовать (могла бы и Гедда Шор, вообще-то очевидцев более чем достаточно), Кузьма был во всем полярен, во всем антипод Лепину и плохо переносил его, видел в нем засохшее древо жизни, удавленное механической рассудочностью, неаккуратной легкомысленной приблизительностью, образчик коротких замыканий, абстрактной пустой заумности, несуразности, белого шума, ветра, близорукости, деревянных, дубовых, пустопорожних псевдоглубокомысленных разглагольствований, да в этом весь Лепин (позже Солженицын лихо, по-конармейски, слету и на веки веков, как он это умеет, наградил, обозвал нашего Гришу “образованцем”); Кузьма гадливо морщился при одном упоминании имени Лепина — вступала в права и силу неаппетитная физиология и прочие напасти, словно взял в рот омерзительную живую французскую устрицу, издающую пронзительные писки, когда ее травят лимоном, чересчур уж разные группы крови (Кузьму в данном случае принял бы Розанов, вспомните отношение Розанова к Венгерову).

V. А все-таки именно Лепин учуял фашистский заговор, во главе которого стояли черносотенец маршал Жуков и черносотенные ленинградские партийные функционеры, намеревавшиеся восстановить в России монархию со всеми ее прелестями, как то — кишиневский погром, еврейское гетто. Лепин забил тревогу, написал честное бескомпромиссное мужественное письмо Сталину