О красоте - [7]

; здесь в бейсболке на фоне дома Эмили Дикинсон; здесь почему-то в берете; а тут в ядовитого цвета спортивном костюме в Итонвиле[3], штат Флорида, и рядом с ним Кики, загораживающая ладонью глаза — от Говарда ли, от солнца ли, от фотоаппарата.

Говард остановился на средней площадке у телефона. Ему хотелось поговорить с доктором Эрскайном Джиджиди, специалистом по творчеству Шойинки[4], профессором африканской литературы и заместителем заведующего кафедры африканистики. Поставив чемодан на пол и сунув под мышку билет на самолет, Говард набрал номер и долго слушал длинные гудки, с содроганием представляя, как его хороший друг роется, извиняясь перед другими читателями, в сумке и выбегает из библиотеки на холод.

— Алло?

— Алло, кто это? Я в библиотеке.

— Эрск, это Говард. Прости, что не вовремя.

— Говард? Ты не наверху?

Обычно он действительно там. Читает в своей любимой сто восемьдесят седьмой кабинке на самом верхнем этаже Гринмена, веллингтонской университетской библиотеки. Каждую субботу, на протяжении уже многих лет, если не разыграется вдруг болезнь или снежная буря. Читает утро напролет, а в перерыв встречается с Эрскайном в вестибюле у лифтов. По дороге в кафе Эрскайн любит по-братски держать его за плечо. Вместе они смотрятся забавно. Абсолютно лысый, с отполированным до эбенового блеска черепом, Эрскайн сантиметров на тридцать ниже, а его широкая, как у всех коротышек, грудь по-птичьи выступает вперед. Его невозможно увидеть не в костюме (Говард же десяток лет носит вариации на тему черных джинсов); аккуратная седоватая бородка клинышком, как у белогвардейца, такие же усы и выпуклые родинки на носу и щеках довершают его сходство с китайским мандарином. За ланчем он имеет обыкновение ругмя ругать коллег, но те об этом ни за что не заподозрят: родинки служат Эрскайну огромнейшую дипломатическую службу. Говард часто жалел, что не может демонстрировать миру такое же благонадежное лицо. После ланча друзья с неохотой расставались, и до обеда каждый возвращался в свою кабинку. Для Говарда не было большей радости среди субботней рутины.

— Ах, как неудачно, — сказал Эрскайн, выслушав новость (данное замечание относилось и к ситуации с Джеромом, и к факту, что Белси и Кипсу лучше бы избегать общества друг друга). И прибавил: — Бедный Джером.

Он хороший. Просто ему хочется что-то тебе доказать. — Пауза. — А что именно, не знаю.

— Но Монти Кипе, — в отчаянии повторил Говард. Он не сомневался, что сполна получит от Эрскайна желанного сочувствия. Недаром они друзья.

Эрскайн понимающе присвистнул.

— Уж мне-то можешь не рассказывать. Помню, во время беспорядков в Брикстоне — дело было в восемьдесят первом — пришел я на «Зарубежное вещание Би - би-си»[5] и стал говорить о среде, лишениях, et cetera, — Говарда восхитила мелодичность этого нигерийского «et cetera», — а этот ненормальный Монти сидел напротив меня в галстуке тринидадского крикетного клуба и твердил: «Цветной должен следить за собственным домом, цветной должен нести ответственность». Цветной! И он до сих пор говорит «цветной»! Едва мы делали шаг вперед, Монти всякий раз оттаскивал нас на два шага назад. Печальный случай. Если честно, мне его жаль. Слишком долго он жил в Англии. Эта страна его исковеркала.

На другом конце трубке стояла тишина. Говард проверял, положил ли он паспорт в сумку для ноутбука. Предстоящая поездка и ожидавшая на том берегу битва уже порядком его изнурили.

— С каждым годом он все больше выдыхается. По - моему, его книга о Рембрандте ужасно тривиальна, — великодушно прибавил Эрскайн.

Говарду стало неловко зато, что он толкнул приятеля на эту откровенную ложь. Монти, разумеется, сволочь, но не дурак. Его книгу о Рембрандте Говард находил ретроградной, превратной, раздражающе материалистичной, но отнюдь не тривиальной или глупой. Хорошая книга. Подробная, основательная. Имелось у нее еще одно громадное преимущество: она была помещена в твердую обложку и разослана во все англоязычные страны, меж тем как Говардова книга на аналогичную тему оставалась неоконченной, ее разрозненные страницы устилали пол перед домашним принтером, и иной раз Говарду казалось, что это сам прибор с отвращением их выплюнул.

— Говард?

— Да, я слушаю. Вообще-то, мне пора. Такси заказано.

— Береги себя, мой друг. Джером просто… В общем, когда ты туда доберешься, я уверен, все окажется бурей в стакане воды.

За шесть ступеней до первого этажа Говард наткнулся на Леви. Опять с чулком на голове. Из-под чулка смотрит удивительное львиное лицо с мужественным подбородком, на котором уже два года пробивается, но никак не утвердится в правах щетина. Торс голый, ноги босые. Свежевыбритая тощая грудь благоухает кокосовым маслом. Говард преградил сыну путь.

— Чего? — спросил тот.

— Ничего. Уезжаю.

— Кому звонил?

— Эрскайну.

— Сейчас уезжаешь?

— Да.

— Вот прямо сию секунду?

— А это что? — спросил Говард, вопросительно указав на его головной убор. — Политические дела?

Леви потер глаза. Сцепил руки за спиной и потянулся, выпятив грудь.

— Да не, пап. Что есть, то и есть, — гномически изрек он и куснул себя за палец.