О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - [7]

Следует сказать и об источниках. Документов Политбюро сохранилось немного, отчасти из-за того, что члены Политбюро не любили вести протоколы заседаний, что в свою очередь объясняется тем, что еще в 1920-е годы им не удавалось пресечь утечки информации не только внутри страны, но и за границу. Важным источником сведений о предвоенном периоде является переписка с членами команды, но после войны из писем исчезает все личное, хотя, к счастью для историков, в это время Сталин все чаще уезжает из Москвы, и поэтому между ним и Политбюро идет постоянный обмен письмами и телеграммами. Советская история полна мифов, которые вошли и в труды советологов, и в московский фольклор. Я отношусь к этим мифам скептически, однако признаю, что иногда они соответствуют действительности. Для 1950-х годов я использовала другой род фольклора-письма о положении дел в стране, которые советские граждане писали вождям. Эти письма, подобно хору в греческой трагедии, комментируют события, связанные с переходом власти и его последствиями.

Обилие мемуаров и поздних интервью было одновременно и радостью, и проблемой этого проекта. Естественно, что все они в той или иной степени наполнены самооправданиями и защитой собственных интересов, и многие из них написаны спустя значительное время после события или детьми (Берии, Маленкова, Хрущева), которые пересказывали то, что, как они помнили, рассказывали им отцы. Историк чувствует, что эти источники сродни лоббизму, все они стремятся защитить свои интересы, но книга не могла бы быть написана без них. Я, безусловно, осознаю, что люди, которые оставили самые подробные записи (Хрущев и Микоян), тем самым имеют привилегию внушать свою версию событий. Другой проблемой источников, о которой следует сказать, является то, что в силу политических обстоятельств для мемуаристов и советских историков одни люди превратились в злодеев, а другие в святых. Берия, казненный в 1953 году, относится к первой категории. Вторая категория включает в себя Кирова, убитого в 1934 году, а также Калинина, который в советское время был признан народным любимцем. (Между прочим, я подозреваю, что это не так и что любимцем народа был одаренный и несколько дерзкий военный Ворошилов.)

Личный архив Сталина богат, и это тоже своего рода произведение искусства: он вычищен и сформирован разными людьми, включая самого Сталина. Сталин был мастером манипуляции, в споре он легко мог отстаивать обе точки зрения в разных контекстах (при этом сохраняя определенные принципы и цели), мог говорить чудовищную ложь, но мог, неожиданно — хотя и расчетливо — быть очень искренним. У него было живое, творческое воображение, в юности он писал стихи, а в советское время с удовольствием сочинял сценарии показательных процессов. Также он был прекрасным, профессионального уровня, редактором чужих текстов, включая правку грамматики и пунктуации. Сталину не повезло с мемуарами, собственных воспоминаний он не оставил и оказался единственным членом команды, чей ребенок (дочь Светлана) не оправдывал его в своих мемуарах.

Хотя эта книга основана на архивных материалах и первоисточниках, она не является строго академическим исследованием. Было бы жалко сгладить всю эту высокую драму и выкинуть личные детали, которые для меня делают команду живой. Более того, сталинская эпоха по-прежнему важна для широкой общественности, особенно для тех, кто пережил холодную войну. В прошлом я много писала о социальных, культурных и бытовых аспектах советского опыта, но это мой первый масштабный заход в сферу большой политики и биографий. Поскольку работа задумана как популярная, я, как правило, не делаю акцент на научных спорах. Моя библиография включает только те работы, которые цитируются в тексте. Но читатели-ученые также являются частью моей целевой аудитории, поэтому я включила подробные примечания, которые позволят им видеть, откуда я получила информацию. В Заключении описан вклад книги в научную дискуссию.

Читатели, знакомые с моими ранними работами, узнают некоторые интересовавшие меня темы, в частности, внимание к ведомственным интересам[13] в большой политике, патрон-клиентским отношениям[14] и повседневному взаимодействию[15]. В некотором смысле то, что я написала, — это «Повседневный сталинизм», перенесенный из народной городской среды предыдущей книги в странный, изолированный мир Кремля. Но в ходе моих исследований были неожиданные открытия — вещи, которые меня удивили и которые, я надеюсь, также удивят моих коллег по науке. Когда я начинала, я знала 1930-е годы намного лучше, чем послевоенный и послесталинский период, и полагала, что именно тогда был самый интересный и оживленный период работы команды именно как команды. Казалось правдоподобным, что репрессии разрушили ее. Я провела некоторое время в архивах Политбюро 1939–1940 годов и заметила, что, хотя Сталин, казалось, функционировал нормально, остальные, хотя и работали усердно над восстановлением урона от репрессий, не были особенно заметны. Однако было ли это временным или постоянным изменением?

Микоян в своих мемуарах настаивал, что наивысшей эффективности команда достигла в годы Второй мировой войны, что это был ее звездный час. Это вступает в противоречие с гипотезой о том, что репрессии разрушили команду. Более того, в послевоенный период возникла аномальная ситуация: Сталин не мог отстранить от власти Молотова и Микояна и не мог изгнать их из своего окружения, вероятно, по причине сопротивления со стороны команды. Команда, которая могла покуситься на незыблемую прерогативу Сталина исключать людей, безусловно, была вполне жизнеспособной и даже в состоянии дать отпор. Затем, когда я начала писать главу о послесталинском периоде, меня поразило, как хорошо команда справилась с переходом власти, хотя все боялись, что наступит крах. Как будто вполне естественно, что сталинская команда без Сталина превращается в коллективное руководство и, более того, успешно проводит реформы!