О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - [37]

. Разумеется, эта ложь предназначалась для общественного потребления, хотя члены команды, лучше осведомленные о жизни в деревне, не решались затрагивать этот вопрос: а вдруг Сталин действительно верит своим собственным публичным заявлениям. Он мог использовать «конспирацию» — концепцию и набор практик, которые были дороги большевикам, — не только в отношении внешнего мира, но даже и в отношении членов команды. «В целях конспирации» в 1930 году Сталин поручил своему секретарю Александру Поскребышеву сказать людям, что он не вернется из отпуска до конца октября, хотя на самом деле собирался вернуться несколькими неделями ранее. Это вызвало проблемы с Надеждой, которая, основываясь на сведениях, полученных ею от своего крестного отца Авеля Енукидзе, считала, что именно ее таким образом ввели в заблуждение. Сталину, чтобы успокоить ее, пришлось объяснить ей свою стратегию. «Я пустил слух через Поскребышева… Авель, видимо, стал жертвой такого слуха». Некоторым из внутреннего круга, однако, было оказано доверие: «О сроке моего приезда знают Татька (так Сталин называл жену), Молотов и, кажется, Серго»[201].

Между Сталиным и его женой были моменты любви и доверия, но их становилось все меньше. Их отношения долгое время были неустойчивыми из-за его занятости и ее ревности. Она редко сопровождала его в ежегодных поездках на юг, и их переписка, когда он отсутствовал, была скудной, а со стороны Надежды холодной и враждебной. В 1926 году она была беременна вторым ребенком и в письме к своей невестке ясно дала понять, что меньше всего тогда хотела еще одного ребенка, связывающего ее со Сталиным и домашними обязанностями[202]. После рождения Светланы Надежда, по-видимому, пыталась уйти от Сталина: взяв с собой двух маленьких детей, она отправилась в Ленинград (где жили ее родители), надеясь найти там работу и начать новую жизнь, но ее убедили вернуться. Этому частично способствовала жена Томского Мария, действовавшая по просьбе Сталина. В последние годы жизни у Надежды было слабое здоровье, как психическое, так и физическое. Учеба в Промышленной академии должна была открыть для нее новые возможности, но на деле она увеличивала психологическое напряжение, так как это были годы сельскохозяйственного кризиса — академия была полна правых, которые не одобряли политику Сталина. То, что она узнавала от своих сокурсников об оппозиции, арестах и ситуации в деревне, а также преследование Бухарина, который был ей другом, несомненно, усилило ее критическое отношение к мужу, хотя она держала это все при себе, и поэтому трудно найти достоверные сведения о ее политических взглядах. Ее дочь Светлана позже вспомнила, как няня говорила ей, что Надежду раздражали визиты ее матери и сестры Анны, «они были чрезвычайно открытые, откровенные — что на уме, то и на языке», и ждали и от нее открытости[203].

Последней каплей стала вечеринка в квартире Ворошиловых в Кремле. Сталин начал флиртовать с кем-то — по воспоминаниям Молотова, это была нарядная жена генерала Егорова, — и Надежда в ярости ушла. Полина Жемчужина пошла за ней, они обошли Кремль, пока она, казалось, не успокоилась и не пошла домой спать. Но когда она оказалась дома, одна, ее страдания, очевидно, вспыхнули с новой силой, и она застрелилась из небольшого пистолета, который брат Павел привез ей в качестве сувенира из Берлина. Это случилось 9 ноября 1932 года. Ее мотивы и даже тот факт, что это было самоубийство, ничем не подтверждаются; известно, что никакой записки она не оставила. Хотя сразу пошли слухи о том, что ее убил Сталин, тем не менее никаких доказательств этому нет, и поведение семьи и соратников после того, как ее тело было обнаружено на следующее утро, позволяет предположить, что все они полагали, что это самоубийство. Шестилетняя Светлана не знала, что произошло, но вспомнила, как дядя Клим (Ворошилов) вывел ее и Васю на прогулку в то утро, а дома все было очень странно и все плакали[204].

О реакции Сталина сообщают по-разному, но, очевидно, что там было и горе, и чувство вины и предательства[205]. Спустя долгое время Молотов сообщил, что слышал, как Сталин бормотал у могилы: «Я не уберег ее», — нехарактерная для Сталина сентиментальность, но и для Молотова это также было нехарактерно, так что, возможно, он, действительно, так сказал[206]. Светлана вспоминала, что долгое время отец был выведен из равновесия, не хотел говорить о матери и, казалось, воспринимал ее смерть как враждебный акт (последнее, возможно, она поняла задним числом, так как о том, что это было самоубийство, узнала, уже когда была почти взрослой)[207]. Сам Сталин признавал: «После кончины Нади, конечно, тяжела моя личная жизнь. Но ничего, мужественный человек должен остаться всегда мужественным»[208]. Поскольку он написал это спустя более года в письме к своей матери, с которой не поддерживал близких отношений, это мало что говорит нам о его подлинных чувствах.

В политической культуре, где не принято было публично обсуждать частную жизнь лидеров, не было прецедентов публичных объявлений о такой смерти, все прошло с удивительной открытостью. В уведомлении Центрального комитета о ее смерти в «Правде» сказано, что Надежда Аллилуева была «активным и преданным членом партии» и студенткой Индустриальной академии, которая умерла «неожиданно». Это могло означать внезапную болезнь, несчастный случай или самоубийство, но высокопоставленные партийные чиновники, по крайней мере, в Москве, официально сообщили, что это самоубийство. Слухи распространялись, несмотря ни на что: в Промышленной академии сокурсники Надежды говорили, что Сталин застрелил ее из ревности или из-за политических разногласий