О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - [116]

.

Бывшие ссыльные и заключенные возвращались и рассказывали шокирующие истории о пережитом. Некоторые вернулись как глашатаи, готовые публично обнародовать правду о сталинских репрессиях. Наибольшее влияние на команду оказали Ольга Шатуновская и Алексей Снегов — старые большевики, имевшие давние связи с несколькими членами команды, которые были арестованы в ходе больших чисток и освобождены после почти двадцати лет пребывания в ГУЛАГе.

Снегов был еще в заключении во время ареста Берии в 1953 году, но из лагеря ему удалось передать письмо с обличением преступлений Берии Микояну, который передал его Хрущеву. В результате Снегова привезли в Москву для дачи показаний на суде над Берией в декабре 1953 года (говорили, что Берия узнал его и крикнул: «Ты еще жив?!» — на что Снегов, также обращаясь к нему на «ты», ответил: «Паршиво работает твоя полиция»). Позже он ненадолго устроился на работу в МВД, куда его направил Хрущев (который много консультировался с ним при подготовке обвинительной речи против Сталина в 1956 году), чтобы новые руководители МВД оставались честными[832]. Микоян сказал, что Снегов и Шатуновская «на многое мне открыли глаза, рассказав о своих арестах и применяемых при допросах пытках, о судьбах десятков общих знакомых и сотнях незнакомых людей… Они сыграли огромную роль в нашем «просвещении» в 1954–1955 годах»[833].

Насколько команда действительно нуждалась в «просвещении» и сколь много они знали как сталинские соратники и соправители — это сложный вопрос. Если жертв следовало реабилитировать, то есть объявить невиновными, то кто же должен был нести ответственность за преследования невинных людей? Очевидно, это был Сталин, и команде было выгодно подчеркнуть, что виноват был он один, а все остальные ни при чем (это является основной причиной широко распространенного непонимания того, что команда при Сталине действительно имела значение). Покойного Берию также можно было безопасно обвинять в подстрекательстве Сталина к злодеяниям. Но такие люди, как Снегов, не были рады видеть, как сообщники освобождаются от ответственности. Обвинения в подстрекательстве Сталина к совершению злодеяний были уже в деле Берии, и Хрущев начинал видеть политические преимущества в распространении подобных обвинений на других членов команды. Вопрос о роли Маленкова был поднят в ходе конфликта, который привел к его замене на посту главы правительства в 1955 году, Молотов и Каганович, как главные приспешники Сталина в 1930-х годах, были на очереди.

По словам его сына, Хрущев думал о проблеме противодействия преступлениям Сталина еще летом 1953 года, когда спросил нового генерального прокурора СССР Романа Руденко, можно ли верить показательным судебным процессам 1930-х годов, и Руденко сказал, что нельзя[834]. Но эта цель была сопряжена с большим риском. Команда, коллективно и индивидуально, была замешана в сталинских репрессиях. Это относилось даже к Хрущеву, который позже сделал заявление о своей невиновности в репрессиях и непричастности к ним ключевым моментом в своих автобиографических записях, хотя он действительно был менее уязвим, чем большинство других. Обостряющаяся напряженность между членами команды в связи с этим вопросом подтверждается тем, какой шум поднялся, когда в конце 1956 года Микоян на основании обвинений Ольги Шатуновской доложил Президиуму, что ленинградский НКВД, а значит, и Сталин, виновен в смерти Кирова[835]. Даже без каких-либо веских доказательств, подтверждающих это, само обвинение было политическим взрывом. Ворошилов закричал, что это ложь, Молотов предложил более спокойное опровержение, но Хрущев сказал, что это плохо пахнет и необходимо расследование. Была создана комиссия по расследованию сталинских репрессий, ее возглавил Петр Поспелов, секретарь ЦК, который в 1940-х годах был редактором «Правды»[836].

После месячной интенсивной работы в архивах Поспелов, хотя он и был известен как несгибаемый сталинист, составил сокрушительный доклад на семидесяти страницах, в котором обвинял непосредственно Сталина в развязывании больших чисток и применении пыток во время допросов, но также прямо заявил, что другие члены Политбюро, кроме Сталина, видели копии протоколов допросов и знали о пытках. В отчете говорится, что между 1935 и 1940 годами почти два миллиона человек были арестованы за антисоветскую деятельность, а 688503 человека были расстреляны[837]. Хрущев «пришел в ужас», когда появился этот отчет. Как писал его сын, «он ожидал разоблачений, но такого…»[838] «Факты были настолько ужасающими, — вспоминал позже Микоян, — что в особенно тяжелых местах текста Поспелову было трудно читать, один раз он даже разрыдался»[839].

Откровения из отчета Поспелова стали «для многих из нас совершенно неожиданными», — написал в своих мемуарах Хрущев. И тут возникает вопрос, уже политический, а не исторический: кто был удивлен больше всех, то есть кто был наименее виновным? По словам Хрущева, Маленков, отвечавший во время больших чисток за кадры, был замаран больше других, хотя и не как инициатор, а как исполнитель, а Молотов и Ворошилов были лучше всех осведомлены об истинных размерах и причинах сталинских репрессий. Хрущеву так думать было удобно, поскольку Маленков и Молотов были двумя его самыми значительными политическими противниками