О хлебе, любви и винтовке - [153]

Он протянул небольшую бумажку, в которой кроме обычных слов бросалась в глаза подчеркнутая фраза: «…считаем нецелесообразным…»

— За что?! — крикнул я. — Тебе объяснили — за что?

— Говорят, народные защитники тебя не поймут.

— А если понимают?

— Там ясно написано: не пой-мут. Им виднее.

— Когда передавать дела?

— Если хочешь, можешь подождать нового начальника.

— Значит, и Намаюнаса тоже…

— Не знаю. Если хочешь, подожди его.

— Мне теперь можно ждать хоть самого сатану. Только скажи, стоит ли? Выйдет что-нибудь или нет? Ты сам-то согласен с этим?

— Не заставляй меня, пожалуйста, обсуждать приказы начальства.

— Ну хорошо, а в душе, по совести?

— Иди домой и будь мужчиной. Очень тебя прошу.

Вышел я и стал смеяться. Хохотал долго и зло, как тогда, над могилой, после того, как всадил в заскочившего ненароком туда зайчишку всю обойму. С той лишь разницей, что теперь, как говорится, в яме торчал я и не знал, как из нее выкарабкаться. Со всех сторон на меня сыпался сухой песок, я сползал обратно, на дно ямы, но лез, напрягая последние силы, лез, хотя никак не мог нащупать твердой опоры, корня или ветки, за которые можно ухватиться. Но сдаваться, отступать не имел права, во что бы то ни стало я должен был двигаться, двигаться до тех пор, пока не поднимусь над краем ямы, пока не вылезу из нее с высоко поднятой головой. Да, я обязан был сделать это!

Вот такого — выдохшегося и ожесточенного — и застала меня приехавшая Люда. Пораженная, она остановилась на пороге:

— Что с тобой, Альгис?

— Ничего страшного…

— На кого ты похож!

Взглянув в осколок зеркала на стене, я ужаснулся: на меня глядел какой-то заросший, почерневший каторжник.

— У тебя беда?

— С чего ты взяла…

— Тебе трудно? — Люда подошла, поцеловала меня в щеку. Потом отворила окно, выбросила окурки, огрызки и бутылку с самогонкой. Вытерев стол, повернулась ко мне и улыбнулась. — Если ты свободен, пойдем погуляем.

Только теперь я заметил стоявшую у крыльца Раю и нахмурился: «Спелись!»

— Пригласил бы войти.

— В мой дом входят без приглашения. Садись, гостьей будешь, — чуть не силой я втащил ее в дом. — Только прежде скажи, зачем приехали.

— Институтская машина ехала в Рамучяй, ну мы и решили прокатиться, — улыбнулась Рая. — И письма надо писать чаще…

— Ты разве не в горкоме?

— Теперь в институте, лаборанткой работаю. А ты чего молчишь? — подтолкнула она Люду.

— Я вчера сдала последний экзамен. Теперь уже совсем взрослая! Ну и, кроме того, папа просил заехать к дяде. — Она говорила просто и ласково, как брату.

Я оттаял: стал чувствовать себя смелее, пропала охота прятать руки за спину.

— Ой, какая я растяпа, — вдруг всполошилась Рая. — Забыла в машине сумочку. — И она торопливо выбежала.

Мы с Людой сели на кровать. Молчали. Потом я резко и сердито сказал:

— Меня отсюда турнули…

Люда не ответила, только плотнее прижалась ко мне. Я знаю, что и в тот раз она готова была всю вину взять на себя. Нужно было найти простые и убедительные слова, чтобы объяснить все, но я не нашел их.

— Везде люди живут, — вместе со вздохом вырвалось у нее.

Все во мне вскинулось и снова пригасло от мягкого прикосновения ее руки.

— Живут. Конечно, живут. — Я крепко обнял Люду. — Но я тебя отсюда никуда не отпущу. Ты моя, хотя бы над нами сейчас раскололось небо…

— Тебе очень тяжело?

— Ты все равно будешь моей. — Ласки мои стали какими-то остервенелыми.

— Твоя… Но не нужно спешить, Альгис, не нужно.

— Ты будешь моей женой?

— Буду, Альгис, миленький.

— Теперь, сейчас же!

— Ты ведь знаешь, что все зависит только от тебя, от одного твоего слова…

Господи, почему это не случилось?! Как я проклинаю себя! Я буду жалеть об этом до самой смерти. И после смерти, наверное. Я испугался. Нет, я ее пожалел. Тоже нет! Мне внезапно показалось, что, едва я прикоснусь, Люда в тот же миг увянет, постареет, сморщится, как столетняя старуха, и умрет в моих объятиях!

А Люда уже не боялась. Как мотылек, бесстрашно летела в огонь. Я вскочил и, увидев ее широко раскрытые, со страхом и страстью глядевшие на меня глаза, опустил голову.

— Нет, нет…

Она готова была заплакать.

Я выскочил на улицу. В саду у хозяйки росли какие-то цветы. Я сорвал один и долго трепал его. Вскоре и второй увял в моих руках. И третий… Я словно потерял рассудок. Сминал цветы и остановился только тогда, когда Люда смущенно и несмело вышла на солнце. Я видел, с каким трудом удается ей удержать на лице улыбку. Когда я подошел, Люда тихо спросила:

— Ты уже не любишь меня?

— Людочка, дорогая, смотри, они вянут…

— Вянут, на то они и цветы.

Я едва не взвыл, поняв, какой же я дурак. В эту минуту за домом, скрипнув тормозами, остановилась машина и громко трижды просигналила. Это был условный знак. Я вбежал в комнату, схватил оружие и на ходу крикнул Люде:

— Без меня к дяде — ни шагу.

— Почему?

— Потому что он сволочь! Поиграй с Гинтукасом.

Я долго еще махал ей рукой из кузова. Грузовик на полном ходу промчался мимо Раи, которая бесцельно шла по улице, размахивая старенькой сумочкой.

В дороге я узнал причину нашей поездки: ночью в Дайлидишкес бандиты разграбили магазин, и мы теперь ехали туда «собирать шишки». Так ребята называли каждую заранее обреченную на неудачу операцию.