О хлебе, любви и винтовке - [148]

— Скажи откровенно, что ты тогда делал в костеле со своей Дульцинеей?

— Слушали органную музыку. Там репетировал какой-то музыкант.

— Слово?

— Хоть три.

— Ну смотри, только я очень хотел бы, чтобы подобные концерты здесь не повторялись. Все. С утра можешь приступать. Зарплата — честь по чести. — Он протянул руку. После рукопожатия снова сел за стол. — Заполни бумаги.

— Старые должны быть.

— Тем лучше. Теперь таких, как ты, утверждает управление. Так что не сердись: в случае чего последнее слово за ними.

— И часто вы этим занимаетесь? — я кивнул на ожидавших самогонщиков.

— Видишь ли, я не могу держать такой отряд без работы. Им нужно постоянно что-нибудь делать, а то разнесут казарму.

— Такими пустяками ребят нечего развлекать. Учиться заставь!

Я вышел во двор. Навалившись грудью на стол, ребята стучали в домино, хлопали картами. Увидев меня, они что-то быстро попрятали — под стол, за пазуху. Под окном Арунаса сидел хмельной парень, держа на коленях ведро. Он меня не видел и не обращал внимания на предупреждающие взгляды товарищей.

— Выливай! — послышался приказ Гайгаласа. — Подлецы, хлеб на всякую дрянь переводите!

В открытое окно полилась струя самогона. Сидевший под окном парень подставил ведро, да так ловко, что только самая малость пролилась на землю. Богатству следующего самогонщика была уготована такая же судьба — только под окно встал другой парень. Увидев меня, он смутился и шагнул в сторону. Подойдя поближе, я узнал Шкему. Он наклонился и стал пить из ведра.

— Леопольдас, что это еще за комедия? — ухватился я за ведро.

— Твоя правда, комсорг. Жру самогон! — Он пошатнулся. — А чего не спросишь, отчего это я?

— Кому суждено повеситься, тому черт и в соломинку петлю всунет?

— Шутник ты, комсорг. А может, ты знаешь, что сказал Скельтис, когда я спросил его, что такое электричество? Не знаешь. По глазам вижу, что не знаешь. Тайна природы! Ясно? Тайна природы, и точка. Давай ведро!

Меня испугали его бессмысленные, полные звериного блеска глаза. Я отступил, но ведра не отдал.

Леопольдас мотнул головой. На правом виске, словно рог, вздулся налившийся кровью шрам. Шкема метнулся в сторону и через минуту возвратился с автоматом.

— А теперь отдашь? — он взвел затвор.

— И не подумаю.

— А ты подумай. Я со ста метров в пуговицу бандиту попадаю.

Я разозлился и опрокинул ведро. Шкема вскинул автомат. Сидевшие поблизости бросились к нему, но он успел нажать на спуск, и несколько пуль просвистело у меня возле уха. Уверенный, что Леопольдас не станет стрелять, я был так ошеломлен, что не мог произнести ни слова. В этот момент во двор въехала легковая машина. Из нее вышел подполковник в новеньких погонах.

С пистолетом в руке выпрыгнул Арунас:

— Что происходит?

— Читай Майрониса, гад, не то уложу на месте! — Леопольдас вырвался из рук державших его парней и с разбегу ударил подполковника головой в грудь, повалил на землю, тряс и вопил: — Все равно не будешь цвести, как божье дерево! Так и просмердишь всю жизнь, навозная куча!

Арунас оттащил Леопольдаса, влепил ему несколько оплеух и приказал:

— Посадить мерзавца! Пусть охладится немного. — Он помог подняться новому начальнику уездного управления. — Прошу простить, товарищ Гладченко, я сейчас же выясню все и накажу виновных.

— Он болен, — вмешался я.

— Пьян он! До белой горячки допился! Дневальный! Под замок поганца. Да живее! — Арунас подал Кашете ключ.

— Товарищ лейтенант, на гауптвахте нет места, — пробовал протестовать тот.

— Мне что, два раза повторять?!

Гайгалас и Гладченко скрылись в коридоре.

Вырывающегося Шкему сунули в темную комнату, служившую гауптвахтой, и заперли на ключ. Во дворе воцарилась тишина. Слышны были только шаги караульного да воркование голубей под крышей. Я хотел было уйти домой, но из головы не шел Леопольдас. Через несколько минут подбежал караульный.

— Комсорг, на гауптвахте драка!

Побежали туда. Сквозь заложенное кирпичом окно доносились звуки ударов, проклятия, стоны избиваемого человека.

— Давай ключ!

— Нет у меня, лейтенант забрал.

Я ворвался в кабинет Гайгаласа. Он уныло сидел перед Гладченко и выслушивал мораль.

— Арунас, дай ключ! — подскочил я к нему, совершенно забыв обо всех военных правилах и уставах. — Там Шкему избивают.

— Пусть бьют, одним пьяницей станет меньше.

— Дай ключ! — сказал я еще решительнее.

— Как вы разговариваете! — вскочил Гладченко.

— Как? — эхом повторил Арунас.

Я не стал ждать. Помчался в казарму, схватил карабин. Приложив дуло к замку гауптвахты, выстрелил. Еще раз выстрелил — в потолок. Прижавшись к стенам, тяжело дышали несколько парней. Леопольдас, окровавленный, лежал на полу. Я поднял его, отнес на кровать. Он плевал кровью и бормотал какие-то стихи.

Приказав одному из ребят дежурить около Шкемы, я, несмотря на распоряжение Арунаса зайти к нему, ушел домой. Определился пока на житье вместе со Скельтисом, Кашетой и Гинтукасом Петрикасом на окраине местечка, у знакомого новосела, бежавшего в Рамучяй от бандитов.

— Что с Намаюнасом? — прямо с порога спросил у Йонаса.

— Потерял много крови, простудился, кость раздроблена. Теперь у него правая нога короче стала. Говорят, скоро выпишется.