О дереве судят по плодам - [2]

…Многие машины — с грузом и без груза, — проскочив дорожный переезд, въезжают под арку колхозных ворот и мчатся по светлой бетонной полосе, обсаженной кленами и туей. В обе стороны от этого зеленого коридора, за сплошной шеренгой деревьев — каменные дома длинных и ровных улиц.

Такие же деревья обступили и белое здание колхозного правления. У самого входа — портретная галерея передовиков — так выглядит здесь доска Почета. Я долго вглядывался в каждую фотографию, выставленную на ней, прочитывал под ними каждую подпись и вскоре убедился, что и портреты могут рассказать о многом.

Застенчиво и лукаво смотрели на меня с доски Почета юные доярки, работницы птицефабрики и томатно-консервного завода. Там же я увидел продубленные всеми ветрами пустыни сухощавые, почти черные лица чабанов, веселые взгляды овощеводов, конюхов, трактористов, агрономов, мирабов, стригалей, виноградарей. Что ни лицо — то профессия, судьба, биография. Доска Почета говорила о том, что Евшан-Сары — это уже не то село, жители которого когда-то ковыряли землю деревянной сохой — омачом и вечно изнывали от жажды, жизнь их в корне изменилась и даже колхоз все чаще называют по-новому, более емко и справедливо: аграрно-промышленный комплекс. Короче говоря, доска Почета подстегнула мое любопытство.

Было еще довольно жарко. Отойдя от портретной галереи, я вошел в здание колхозного правления, где было прохладно, уютно и тихо. В коридоре справа я увидел дверь с золотой табличкой, которая вела в кабинет председателя.

Бегенч Ораков стоял за столом и с кем-то разговаривал по телефону. Я бегло окинул его кабинет. Он был просторен, но без «излишеств»: стулья вдоль стен да стол посредине. Позже выяснилось, что обширен он не ради того, чтобы польстить самолюбию башлыка[3] и не ради того, чтобы кому-то пыль в глаза пустить, а в силу необходимости: каждый вечер на планерки здесь собирается не меньше пятидесяти бригадиров, заведующих фермами, работников птицефабрики, томатного завода, механизаторов, транспортников, строителей, специалистов сельского хозяйства.

Бегенч Ораков был в небольшой аккуратной шапке из дорогого сура, цвет которого менялся каждую секунду и был неуловим.

Оракову было под пятьдесят. У него хороший рост, крепкие борцовские плечи и проницательный взгляд больших карих глаз. Одет он был в просторный костюм из светлой ткани, казавшийся слегка мешковатым. Этот костюм, давно уже ставший традиционным для всех колхозных руководителей, состоял из пиджака о накладными карманами и брюк, заправленных в брезентовые сапоги.

Мне показалось, что Ораков собрался куда-то идти и не ушел лишь потому, что его задержал телефонный звонок.

Поговорив по телефону, он снял шапку, опустился в кресло и сразу стал похожим на легендарного героя гражданской войны Григория Ивановича Котовского — такой же, как у комбрига, высокий лоб и такая же круглая, чисто выбритая голова.

Председатель молча смотрел на меня, ожидая, когда я начну разговор. Я выложил все начистоту, сказав, что приехал в колхоз, чтобы написать небольшой очерк для одного местного журнала. Меня интересуют люди и сдвиги в экономике колхоза.

— А за какой период? — тихо спросил Ораков.

— Мне хотелось бы взять время между двумя пленумами ЦК: мартовским и последним, состоявшимся в июле.

— Значит, вас интересует работа колхоза, примерно, за четырнадцать лет. Правильно я вас понял! — башлык внимательно посмотрел на меня и слегка улыбнулся.

— Совершенно верно.

— Хорошо. И сколько же вы собираетесь у нас пробыть?

— Тут многое будет зависеть от вас, Бегенч Оракович, как будете рассказывать. Конечно, хорошо бы управиться часа за два…

— К сожалению, этого маловато, — озабоченно произнес председатель. — Потом, вы знаете, я спешу: мне срочно надоев райком, а оттуда в Совет Министров. Так что на меня прошу не обижаться.

Он встал, надел шапку и добавил:

— А можно сделать так: пока я езжу, вы познакомитесь с колхозом. А к вечеру встретимся, поговорим.

В поездке по колхозу меня сопровождал заместитель председателя Аннанур Ураев — человек средних лет, коренастый. Одет он был очень скромно: в какие-то серенькие простые брюки и полосатую сорочку. Такого же серого цвета была на нем и летняя шляпа. Словом, ничего начальственного, руководящего в облике Ураева не было. Строгими были только острые, с приподнятыми уголками раскосые глаза, которые говорили о сильной воле и твердом характере зампреда.

— Итак, яшули[4], куда? — уже сидя в машине, обратился ко мне Аннанур.

— Куда хотите, — ответил я, — на ваше усмотрение.

— Давай к горам! — скомандовал он шоферу.

Выехав из колхоза, мы пересекли железную и асфальтированную дороги и взяли строго на юг. Когда автомашина покатилась вдоль глухого забора, ограждавшего завод, навстречу выплыл скромный белоснежный домик, обнесенный низким дувалом.

— Видите этот домик? — спросил Аннанур.

— Да. А что?

— Тут мельница была… Водяная.

— Водяная?! — удивился я, потому что для водяной мельницы место тут самое неподходящее: не было ни реки, ни малейшего намека на то, что она когда-то здесь протекала. — А что за речка была, на которой стояла мельница?