О декабристах - [5]

Интересны бытовые подробности; происходит постоянный обмен с Петербургом. Ему высылают одеколон, оподельдок, жасминовой помады, пепермент. От времени до времени получает он от дочери новый мундир и всегда приурочивает обновить его в тот или иной праздник. Празднества занимают большое место в Оренбургской жизни. Кроме церковных и царских, празднуются и семейные именины и рождения, и Оренбургское общество не раз танцевало, в то время, как обыватели на улице любовались при пушечной пальбе на транспарантные вензеля Софьи Григорьевны и ее "ангелов - детей". "Все здешние красоты и жительствующее общество в день радостный, матушка княгиня Софья Григорьевна, ваших дражайших именин всеми щерьбетами угощаемы были. Горело в фейерверке ваше мне и всем приятное имя, {21} за ужином многочисленные за виновницу пили тосты с громом пушек. Ваше имя, князь Петра Михайловича и дитяти, Богом данного князь Григория Петровича, в пирамидах при разных огнях зажжено было, - далее за полночь, по здешнему обыкновению, угощаемые разъехались с полной любовью к вам, княгиня Софья Григорьевна".

От себя Григорий Семенович посылает в Петербург киргизских каурых лошадей, меха, чай, -все, что приносят караваны из "пределов Азиатских", также от казаков: икру, белорыбицу, стерлядь. Большое место в переписке занимают кашемировые шали, которые в то время были в такой моде; красивые, тонкие, пестрые; белая, предназначенная для Императрицы Марш Федоровны, понравилась: "Обещаю Вам наряжаться в сию шаль при напоминании о вас... Шаль прекрасная, и я очень чувствительна к намерению вашему мне удовольствие сделать". Но не одним неодушевленным товаром балует Григорий Семенович родных своих и знакомых. Он просить позволения у дочери поставить у нее в доме, пока их не развезут но сановникам, "колонию коралькопаков до двух десятков... Но все угрюмые, и нехорошие лицами, все крещеные, и привита оспа". На них тоже была в то время "мода"; когда Ларины приехали в Москву к старой тетке, четвертый год больной в чахотке, им отворил дверь

В очках, в изодранном кафтане,

С чулком в руке седой калмык.

О делах управления своего в этих семейных письмах Григорий Семенович мало говорит, но проходят в беглых набросках картины жизни того, {22} края: бунты непокорных казаков, сношения с ханами, научные экспедиции в поисках руды. Все это бегло, но широко и в постоянном общении с природой:

"Караваны у меня выходят богатые, торговля начинается, погода обещает плодородие". Прямо поэтическим дуновением оживлены картины Урала, который он называет старым именем "Рифейские горы":

"Судя по описаниям об Альпийских горах, нельзя подумать, чтобы здешние горы с прекрасными долинами, покрытыми многочисленными стадами, не могли сравняться с оными: и здесь есть седые Альпы, покрытые вечным снегом, и здесь бьют каскады, и здесь есть утесы, устрашающие путешественников, но не страшные от того, что уже нисколько веков грозят разрушиться над головами беспрерывных вояжеров и никогда еще не упадали".

В одном только случае изменяется общий тон благодушия, которым дышат письма Григория Семеновича, - когда он учует, что где-нибудь запахло взяткой: "Ежели откроется корыстность, превращу в ничтожество интересанта".

"Азиатское одиночество" Григория Семеновича не раз было услаждаемо посещениями членов его семьи. Сергей Григорьевич со старшим братом Николаем навестил отца в 1808 году, Софья Григорьевна приезжала в 1807 г. и второй раз с братом Николаем в 1816 г. Дважды посетила мужа княгиня Александра Николаевна - в 1805 и в 1816 гг. Приезды супруги обставлялись пышно; Григорий Семенович выезжал к ней навстречу, лишь только приходила весть, что княгиня приближается "к пределам азиатским". Пределы эти, однако, понемногу начинают ему докучать, и есть указание, что заветной его мечтой было получить пост посла в Константинополь.

{24} Таков был Григорий Семенович, таков он выступает из своих писем, столь же привлекательных по настроению, сколько страшных по почерку своему: нельзя себе представить ничего более трудного, и к трудности письма прибавляется еще трудность своеобразной орфографии.

За разборку этих писем особенно признателен Б.Л. Модза-левскому; если бы они не были в свое время разобраны им, если бы не были напечатаны в первом - и единственном томе "Архива Декабриста", я бы не мог дать характеристики моего прадеда. Характеристика, конечно, неполная, хотя бы потому уже, что 1-й том останавливается на 1816 г.. а Григорий Семенович умер в 1824 г. Но и сказанного, думаю, довольно, чтобы образ его вырисовался. Все заставляет думать, что настоящим главой семейства была "ваша добродетельная мать, моя дражайшая супруга, княгиня Александра Николаевна".

Дочь фельдмаршала князя Николая Васильевича Репнина, статс-дама, обер-гофмейстерина трех императриц, кавалерственная дама ордена Св. Екатерины первой степени, княгиня Александра Николаевна была характера сухого; для нее формы жизни играли существенную роль. Придворная до мозга костей, она заменила чувства и побуждения соображениями долга и дисциплины. Пока шел допрос декабристов, и сын ее сидел в Петропавловской крепости, она уже была в Москве, где шли приготовления к коронации. Императрица, снисходя к ее горю, предоставила ей оставаться в своих комнатах, но, пишет ее внучка Алина своей матери Софье Григорьевне, бабушка ради этикета все-таки присутствовала на представлении дам. Этикет и дисциплина, вот внутренние, а, может-быть, правильнее сказать - внешние двигатели ее поступков; все {24} ее действия исходили из этих соображений, все чувства выражались по этому руслу. И надо сказать, что событие 14-го декабря поставило ее в трудное положение: первая дама в империи, и сын каторжник...